Аристофан
Тишина

Живее! Каши колобок жуку подай!

Бери, корми проклятого! Чтоб сдохнул он!

Чтоб слаще корма никогда не жрать ему!

Еще дай каши из добра ослиного.

Бери еще! Куда же делось прежнее?

Все скушал?

Нет, свидетель Зевс, схватил, сглотнул,

Меж лап зажав, с чудовищною жадностью.

Меси покруче, пожирней замешивай!

О мастера золотари! На помощь мне!

Не то задохнусь в смраде, вот увидите!

Распутного мальчишки нам помет подай!

Нам захотелось нежного.

Пожалуйста!

В одном грехе зато не упрекнуть меня:

Не скажут, что у печки пекарь кормится.

Ой-ой-ой-ой! Еще подай, еще подай!

Меси еще!

Не буду! Нет! Свидетель Феб!

Мне эту лужу мерзкую не вычерпать!

Стащу ему, пусть на здоровье лопает!

Чтоб он пропал, свидетель Зевс, и ты за ним!

Прошу вас, если знаете, скажите мне,

Где нос бы мне купить непродырявленный?

Не видало поденщины чудовищней,

Чем эта: корм давать жуку-навознику!

Свинья или собака свой помет сырьем

Готовы жрать. А этот зверь заносчивый

Воротит морду, к пище не притронется,

Пока не раскатаю, не скручу и корм

Запеченным не дам, как любят женщины.

Ну что, жратву он кончил? Погляжу тишком,

Дверь приоткрывши, чтоб не увидал меня.

Ну, лопай, трескай, брюхо набивай едой,

Пока не разорвешься ненароком сам!

Да, ну и жрет, проклятый! Как силач-борец,

Налег на корм и челюстями лязгает,

И головою вертит, и ногами мнет.

Так скручивает корабельщик снасть свою,

Когда для барок толстые канаты вьет.

Тварь гнусная, прожорливая, смрадная!

Кто из божеств всевышних произвел его,

Не знаю. Но не Афродита, думаю.

И не Хариты также.

Кто же?

Зевс родил,

Из кучи, не из тучи, громыхнув грозой.

Теперь, пожалуй, спросит кто из зрителей,

Заносчивый молодчик: в чем же драмы суть?

И жук при чем здесь? Тут сидящий рядышком

Заезжий иониец объясненье даст:

«Я понял: на Клеона намекают здесь.

В аду шметки навозные глотает он…»

Бежать мне нужно и жуку напиться дать.

Я объясню, в чем дело, детям маленьким,

Подросточкам и взросленьким мужчиночкам,

Мужчинам расскажу великовозрастным,

Мужчинищам великовозрастнейшим всем.

Хозяин наш сбесился, но особенно,

Не так, как вы, иначе и по-новому.

День целый в небо он глядит, разинув рот,

И Зевса кроет руганью ужаснейшей:

«Эй, Зевс, – кричит он, – чем же это кончится?

Оставь метлу! Не то Элладу выметешь».

Ау-ау!

Молчите! Голос слышится хозяина.

О Зевс! Ты что с народом нашим делаешь?

Ты, как стручки, шелушишь города, глупец!

Вот-вот она, напасть! Об этом речь моя!

Образчик перед вами помешательства.

Когда в нем желчь разлилась, вы послушайте,

Что сам себе сказал он в сумасшествии:

«Как прямиком залезть мне к Зевсу на небо?»

Тут лестницу он смастерил лядащую,

Чтобы по ней вскарабкаться, и шлепнулся,

И дырку на затылке проломил себе.

Вчера ж невесть откуда приволок домой

С коня величиной жука этнейского[1]

И конюхом к жуку меня приставил. Сам

Его он гладит нежно, как жеребчика:

«Пегасик мой! Краса моя пернатая!

Взлети, примчи меня к престолу Зевсову!»

Но погляжу, что там внутри он делает.

Беда, беда! Соседи, поспешите, эй!

Хозяин мой меж небом и землей повис.

Сев на жука верхом, парит он в воздухе.

Тпру-у, стой! Тпру-у, стой! Тише шаг, мой жучок,

Горячиться нельзя, выступая в поход!

Юной силой гордясь, не гарцуй, не кичись.

А сперва разойдись, жар почувствуй в костях,

Сухожилья расправь ветровеющих крыл!

Но в лицо не воняй мне, прошу об одном,

А не то оставайся уж лучше в хлеву!

Господин и владыка! С ума ты сошел!

Замолчи! Замолчи!

Но куда же гребешь ты, воздушный пловец?

Над народами всеми Эллады взлечу.

Небывалый задумал я подвиг свершить.

Но куда ты летишь? Ты в своем ли уме?

В благоречье молчите! Ни жалоб, ни слез!

Не вопить – ликовать наступила пора.

Горожанам – язык за зубами держать,

Все навозные ямы и нужники все

Запечатать и новым покрыть кирпичом

И зады заклепать до отказа!

Не замолчу, покуда не расскажешь мне,

Куда лететь собрался?

Да куда ж еще?

К престолу Зевса, на небо.

Зачем это?

Чтобы спросить, что делать затевает он

С народом всем Эллады злополучнейшим.

А если не ответит?

Обвиню его

И заявлю, что предал персам эллинов.[2]

Не допущу, покуда жив, свидетель Зевс!

Я не могу иначе.

Ого-го! Эй-эй!

Детишки! Ваш родитель собрался удрать,

Летит на небо, сиротами бросил вас.

Отца просите, заклинайте, горькие!

Милый отец наш, отец! Справедлива,

Значит, та весть, что несется по дому:

Нас покидая, по образу птичью

Ты улетаешь к воронам и в пропасть.

Все это правда? Скажи мне, отец, если любишь немножко!

Может быть, так, мои доченьки. Правда, что жаль мне вас, бедных,

Жаль, когда хлеба вы просите, папочкой ласково клича,

В доме же нет ни полушки, ни крошки, ни грошика денег.

Вот когда, дело удачно свершив, прилечу я обратно,

Будет большой каравай вам и к сладкому – пуд колотушек.

Дорогою небесной как доставишься?

Не повезет тебя корабль по воздуху.

Крылатый конь, а не корабль помчит меня.

Скажи, что за причуда – оседлать жука

И воспарить на нем к богам, папашенька?

Не знаешь? В баснях у Эзопа сказано,[3]

Что из крылатых жук один небес достиг.

Невероятно это, о отец, отец,

Чтобы богов достигла тварь вонючая.

С орлом враждуя, некогда на небо жук

Взлетел, гнездо разворошив орлиное.

Не лучше ли Пегаса оседлать тебе?

Богам ты показался бы трагичнее.

Да нет, чудачка. Корма мне двойной запас

Тогда б был нужен. А теперь, чем сам кормлюсь,

Добром тем самым и жука кормлю затем.

А что, когда в пучину моря влажную

Он свергнется? Как, окрыленный, вынырнет?

Есть у меня прави́ло подходящее:

Челном наксийским будет мне навозный жук.[4]

А свой корабль к какой пригонишь пристани?

В Пирее, в бухте Жучьей бросим якорь мы.[5]

Смотри не покалечься, не сломай костей!

Не то хромцом ты станешь – Еврипид тебя

Подцепит и состряпает трагедию.

Об этом позабочусь. До свидания!

А вы, кому на благо я свершаю труд,

Сдержите ветры, отливать помедлите

Три дня. Когда в полете жук почует смрад,

Меня он сбросит, изувечив до смерти.

Подымайся бодрей, мой Пегас, веселей,

Шевелись, золотою уздою звеня![6]

Пусть сверкает зубов белоснежный оскал.

Что с тобою? Что делаешь? Ноздри куда

Повернул? Что почувствовал? Нужника дух?

Подымайся смелей, над землей воспари!

Легковеющих крыльев полет напряги

И до Зевсова дома домчись прямиком,

А на всякую пакость наплюй, не гляди!

И про корм свой всегдашний сегодня забудь.

Что ты делаешь? Эй! Кто там сел за нуждой

В Непутевом проулке, в Пирее? Эгей!

Ты погубишь, погубишь меня! Закопай!

И побольше землицы поверху насыпь!

И тимьяна цветущего куст посади,

И душистого масла налей! А не то

Я сломаю хребет, и за гибель мою

Пять талантов заплатит хиосский[7] народ,[8]

И всему будет зад твой виною!

Ай-ай-ай-ай! Как страшно! Не до шуток мне!

Эй ты, машинный мастер, пожалей меня!

Какой-то вихрь ужасный вкруг пупка подул.

Спаси меня! Не то жуку на корм пойду!

Но вот уж я в соседство к божествам попал.

И предо мною Зевса двор, как кажется.

Эй-эй, привратник Зевса! Отопри живей!

Пахнуло чем-то смертным на меня! Геракл!

Что за напасть такая!

Это мерин-жук!

Ах, мерзкий! Ах, проныра! Ах, бессовестный!

Подлец, из подлых подлый! Прощелыжина!

Как ты забрался, подлый прощелыжина!

Как звать тебя! Ответь же!

Прощелыжина!

Откуда родом? Ну же!

Прощелыжина!

Отец твой кто?

Отец мой? Прощелыжина!

Клянусь Землей и Небом, не уйдешь живым,

Когда не скажешь имя и откуда ты.

Тригей – я, афмониец.[9] Виноградарь я,

Не чинодрал, не сплетник и не кляузник.

Пришел зачем?

Привез тебе говядины.

Зачем ты здесь, бедняжка?

Видишь, лакомка,

Теперь уж я тебе не прощелыжина!

Ступай покличь мне Зевса.

Нет и нет! Тю-тю!

Богов застать тебя не угораздило.

Нет дома. Со двора вчера уехали.

В страну какую?

Не в страну.

Куда ж?

На край

Вселенной. В мирозданья щель глубинную.

Зачем же здесь забыли одного тебя?

Да стерегу я барахлишко божее:

Горшочки, ложки, плошки, сковородочки!

Но почему все божества уехали?

На эллинов озлившись. Поселили здесь

Они Раздор, чудовищного демона,

И все ему на расточенье отдали,

А сами удалились в выси горние,

Чтобы не видеть ваших непрестанных свар

И жалоб ваших не слыхать назойливых.

Зачем же боги с нами поступили так?

За то, что вечно воевать хотели вы,

Хоть боги устроили мир. Удача чуть

Склоняется к лаконянам, кричат они:

«Уж всыплем мы афинянам, почешутся!»

Когда ж победа снова за Афинами

И просят мира посланцы лаконские,

Тут вы орете снова: «Нас надуть хотят!

Палладою клянемся мы! Не верьте им!

Придут опять. Ведь Пилос – наш. Наплачутся!»

Все наши разговоры узнаю точь-в-точь.

И потому едва ль еще увидите

Богиню мира – Тишину.

Да где ж она?

Ее низверг Раздор в пещеру страшную.

Да где ж пещера?

Вон, внизу, каменьями,

Ты видишь, завалил ее он доверху,

Чтоб Тишину никак вам не добыть.

Скажи,

А что он с нами делать собирается?

Одно лишь знаю. Он намедни под вечер

Чудовищную ступку приволок домой.

А с этой страшной ступкой что же сделает?

Все города он хочет в порошок стереть.

Но я пойду. Мне слышится, выходит он.

Ужасный шум донесся изнутри.

Ай-ай!

Давай бог ноги! Побегу. Почудилось

Мне грохотанье ступки истребительной.

Ио, народ, народ, народ несчастнейший!

Вот скоро кости затрещат и челюсти.

Чудовищная ступка! О, владыка Феб!

А взгляд его – как гибель. Страшен он, Раздор!

Так вот кого боимся, вот кто душит нас,

Доспехами грозящий, леденитель ног!

Вам, Прасии чесночные, конец пришел,[10]

Пятижды, трижды, десять раз проклятые!

А нам, друзья, до Прасий дела вовсе нет!

Лаконяне пусть плачутся. Несчастье – их.

Мегара, а Мегара! Изотру тебя!

Столку, приперчу, станешь кашей луковой.

Ой-ой-ой-ой! Тяжелые и горькие

Мегарцам тут слезищи приготовлены.

Сицилия, эгей, и ты раздавлена![11]

Страна какая на творог размолота!

Аттического меда подолью еще.

Другого меда поищи, прошу тебя!

А этот дорог! Пожалей аттический!

Эй, мальчик, Ужас!

Звал меня?

Наплачешься!

Зевал без толку? Кулаки забыл мои?

Кулак сердитый!

Сжалься, господин, ай-ай!

Натер он луком кулаки, наверное!

Достань толкач покрепче!

Толкача еще

Не завели. Вчера ведь только въехали.

Тогда беги, в Афинах раздобудь живей!

Бегу стрелою. А не то побьют опять.

Что ж делать нам, людишки горемычные?

Грозит опасность страшная, вы видите!

Когда толкач добудет он дробительный,

Усядется и в крохи города сотрет.

Не дай ему вернуться, Дионис, спаси!

Эй ты!

Что надо?

Не принес.

Беда, беда!

Пропал толкач афинский знаменитейший,

Кожевник тот, что ворошил Элладу всю.

О госпожа Афина, славно сделал он,

Что вовремя подох на благо городу

И кашу заварить не может новую.

Так принеси другой из Лакедемона.

Пошел!

Не медлю.

Приходи скорей назад!

Что с нами будет, граждане, беда идет.

Средь вас тут не найдется ль посвященного

В Самофракийских таинствах?[12] Пусть молится,

Чтоб посланец в дороге ногу вывихнул.

Ай-ай, погиб я, ай, несчастье, ай, беда!

Что? Не принес опять ты ничего?

Пропал

Толкач наилучший также в Лакедемоне.

Проклятье! Как же?

Отдали во Фракию

Его на подержание, и пиши – конец!

О боги Диоскуры, славно сделано![13]

Пока живем! Мужайтесь, люди честные!

Возьми весь скарб, под кровлю отнеси его!

А я пойду и смастерю толкач себе.

Теперь шута Датида вспомним песенку.[14]

Он так мурлыкал, пальцем тешась, в летний зной:

«Как ладно мне, как сладко мне, как весело!»

Теперь настало время, братья эллины,

Оставив распри, позабыв усобицы,

На волю вывесть Тишину любимую,

Пока толкач не помешает новый нам.

Эй, пахари, торговцы, люд ремесленный!

Эй, рукоделы, поселенцы, пришлые,

И вы, островитяне, весь народ, сходись!

Всяк скорей бери лопаты, и канаты, и кирки!

Потрудиться предстоит нам, всем на радость, в добрый час!

Смело, други, поспешите, избавленья близок день.

О всеэллинское племя! Друг за друга встанем все,

Бросим гневные раздоры и кровавую вражду!

Светит нам весенний праздник, букам-ламахам назло!

Объясни теперь, что делать, главарем в работе будь!

Все мы твердо порешили: не уйдем домой, пока

Бечевою, рычагами вновь на землю не вернем

Величайшую богиню, покровительницу лоз.

Помолчите ж! Пляской вашей, громко, радостно крича,

Там внутри разворошите вы Раздор, и вспыхнет он.

Веселимся мы и рады, услыхавши от тебя,

Что еды на трое суток призывным не надо брать.

Тише, чтобы в преисподней Кербера не разбудить,[15]

Чтобы гомоном и гамом, словно в городе у нас,

Он сладчайшую богиню нам спасти не помешал.

Ну уж нет! Ничто на свете не отнимет Тишину.

Только бы она досталась в руки нам! Хо-хо-хо-хо!

Все погубите вы. Стойте! Если будете орать,

Враг прискочит и растопчет все тяжелою ногой.

Пусть бушует, сколько хочет, пусть грохочет и стучит!

Не оставим мы веселья в этот расчудесный день!

Вот беда! Сбесились, что ли? Бросьте, ради всех богов!

Нашу славную затею пляской сгубите вконец.

Не хочу плясать я вовсе. Но от радости, гляди,

Хоть стою на месте, ноги сами ходят ходуном.

Но и этому не время. Бросьте, бросьте танцевать!

Вот уж бросили мы, видишь.

На словах. А пляс идет.

Ну, еще разок вприсядку! Скоком-боком хоть разок!

Ну, еще разок – и хватит. Перестаньте же скакать.

Если пляс наш делу вреден, мы не будем танцевать.

Вижу, пляшете вы все же!

Зевс свидетель! Раз еще

Ногу правую поднимем и притопнем – и конец!

Напоследок позволяю, чтобы не ругаться нам.

Левая нога за правой в пляску просится сама.

Счастлив я. Свищу, ликую, и кряхчу, и хохочу.

Словно злую старость сбросил, так я рад, что кинул щит.

Рано, рано веселитесь! Не дался еще успех.

Вот когда спасем богиню, смейтесь, веселитесь все!

И вопите и орите!

Будет нам заботой – дрыхнуть,

Обжираться, обниматься

И по ярмаркам шататься,

Напиваться, наряжаться,

Волочиться

И кричать: «Хо-хо-хо-хо!»

Как увидеть я хочу

Этот долгожданный день!

Сколько вынес я невзгод,

На соломе жесткой спал,

Как железный Формион.

А теперь судьей не буду

Черствым, сумрачным и злым.

Нрав сердитый умягчивши, вы не будете ворчать?

Буду ласков, весел, мил,

Буду снова молодым,

Позабыв тревоги войн.

Сколько лет уж мучат нас

Все походы да походы,

Гонят нас туда, сюда,

То в Ликей, то из Ликея,[16]

Со щитом, с копьем в руке.

Расскажи же, что нам делать, чем нам другу услужить!

Господином и владыкой дал тебя нам добрый рок.

Куда свалить нам камни, погляжу сейчас.

Из ворот дворца появляется Гермес.

Наглец, негодник, что ты делать думаешь?

Да ничего худого. Словно Килликон.[17]

Погибнешь, шаромыжник!

Если жребий даст.

Но с жеребьевкой ловок ты мошенничать.

Конец тебе: подохнешь!

Завтра к вечеру?

Сейчас же.

Ничего я не купил себе,

Ни сыра, ни муки. Не приготовился.

Считай себя избитым!

Почему ж это

Такого я блаженства не почувствовал?

Но знаешь разве, смерть назначил Зевс тому,

Кто даст свободу Тишине.

Наверное,

Мне, значит, надо умереть?

Уверен будь!

Тогда на поросенка дай мне драхмы три!

Принять хочу пред смертью посвящение.

О Зевс, метатель молний!

Ради всех богов

Не выдавай же, господин, молю тебя.

Молчать не стану.

Вспомни о говядинке,

О жертвах, что тебе я приносил, любя!

Чудак! Да Зевс угробит самого меня,

Когда не буду горло драть, орать, кричать.

Гермесик, горла не дери, прошу, прошу!

Что же с вами сталось, други, что стоите, очумев?

Ну, кричите же, лентяи, чтобы он не закричал!

Ни за что, Гермес владыка, ни за что! Ни-ни-ни-ни!

Сладкую, сочную

Поросятину в подарок принимал ты от меня.

Вспомни о былых угодьях в нашей нынешней беде.

Слышишь, чтут тебя и славят, милосердный государь!

Не гневись на нас, умильных богомольцев!

И дозволь

Дать свободу Тишине.

О щедрейший из богов,

К людям благосклоннейший!

Если ты Писандра шлемы ненавидишь и щиты,[18]

Шествия священные,

Жертвоприношения,

Праздники великие

Обещаем вечно мы тебе.

О, снизойди к их голосу, молю тебя!

Они сейчас смиренней, чем когда-либо.

Нет, вороватей нынче, чем когда-либо.

Тебе открою тайну очень важную,

Всем божествам большой бедой грозящую.

Ну, говори! Быть может, убедишь меня.

Луна-Селена и мошенник Гелиос

Давно уж против вас готовят заговор,

Предать хотят они Элладу варварам.

Но почему же?

Потому, свидетель Зевс,

Что мы приносим жертвы вам, а варвары –

Луне и солнцу. Потому, естественно,

Они хотят нас всех замучить до смерти,

Чтоб у божеств отнять все посвящения.

Крадут они давно уж наши праздники

И гложут дни, катясь без толку по небу.

А потому, любезнейший Гермес, возьмись

За дело с нами, помоги добыть ее!

И в честь тебя Панафинеи справим мы

И все другие празднества великие,

Мистерии, Диполии, Адонии.[19]

И государства прочие, уйдя от бед,

Молить Гермеса будут, избавителя.

Получишь много всяческих угод. И я

Тебе дарю вот этот золотой кувшин!

Как жалостлив я сердцем к золотым вещам.

Дело, граждане, за вами! В ход лопаты и кирки!

Поскорее, веселее, оттащите камни прочь!

За работу мы возьмемся, ты ж, мудрейший из богов,

Будь в артели нашей старшим. Приказанья отдавай

И увидишь: будем скоро и прилежно работать.

Проворней чашу протяни мне! Чашу мы

Винцом наполним и богам помолимся!

Возлиянье! Возлиянье!

Все молчите! Все молчите!

Мы, возлияя, молимся, чтоб радостей

Началом стал для эллинов идущий день.

И кто сегодня за канат хватается,

Пусть не возьмется больше никогда за меч.

О нет! Пусть в мире сладком он проводит жизнь

У камелька с веселою подружкою.

А кто войну не может разлюбить никак…

Пусть вечно тот занозы копий острые,

Кряхтя, из ребер тащит, с божьей помощью.

А кто к походам страстью одержим, тебя,

Владычица, мешает воскресить на свет…

Пусть с ним случится в битве, что с Клеонимом.

А тот кольчужник или продавец щитов,

Кто мира враг, а друг своей лишь прибыли…

Пусть у разбойников в плену жрет хлеб сухой.

И кто, гонясь за властью полководческой,

Не тянет с нами, раб, побег замысливший…

На колесо поднять его и выстегать!

А нам пускай поможет сребролукий Феб!

Про лук не надо! Феба одного зови!

Приди, приди к нам! Феба одного зову

И с ним Харит, Гермеса, Афродиту, Ор.[20]

Но не Ареса?

Нет!

Не Посейдона?

Нет!

За бечеву возьмемся и потянем, эй!

Еще раз!

Сама пойдет!

Потянем!

Еще разок!

Потянем! Потянем!

Почему же, ребята, не тянете вы,

За канат не схватились? Надулись чего?

Чтоб подохли вы все, беотийцы!

Еще раз!

Еще разок!

Но вы оба не тянете также?

Я ж тяну, как могу, налегаю вовсю,

Запрягаюсь в канат, выбиваюсь из сил.

А работишка все же ни с места.

Эй, Ламах, ты мешаешь, зря расселся здесь!

Нам ни к чему, дружище, это пугало!

Аргивяне нисколько не усердствуют,

Они смеются над трудами нашими.

Сосут двух маток, хлеб едят у двух господ.

Зато лаконцы, милый, тянут здорово.

Но знаешь что? Из них одни колодники

Вовсю хлопочут. Только не велит кузнец.

Нет толку и в мегарцах. Тянут врозь они,

Точь-в-точь щенки, вцепившиеся в кости хрящ.

Они от голодухи обессилели.

Так ничего не сделать вам! Смелей, друзья,

Единым духом все возьмемся сызнова!

Еще раз!

Потянем!

Подернем!

Еще разок!

Понемногу идет!

Дело дрянь! Никуда!

Эти тянут вперед, а другие назад!

Эй, аргивяне! Будете биты!

Еще раз!

Еще разок!

Затесались предатели, видно, меж нас!

Но хоть вы, ведь по миру давно вас свербит,

Хорошенько возьмитесь, тяните дружней!

Тянем мы. Да другие мешают.

Эй вы, мегарцы, убирайтесь к воронам!

Богиня ненавидит вас. Ей помнится,

Вы чесноком ее натерли первые.

Вам говорю, афиняне: схватились вы

Не так, как надо, и без толку тянете.

Судить-рядить – одно лишь вы умеете.

Когда богиню воскресить желаете,

Податься ближе к побережью надо вам.

За дело примемся одни! Эй, други-земледельцы!

Работа спорится у вас. На лад идет отлично!

Сказал он: «спорится»! Дружней! Пусть напряжется каждый!

Одни лишь земледельцы мир вам возвратить сумеют.

Раз еще потяни!

Немного остается!

Не отставать! Еще разок!

Потянем здорово! Наддай!

Покончено! Готово!

Еще разок! Пойдет, пойдет!

Сама пойдет! Сама пойдет!

Еще, еще, еще разок!

Подательница лоз! О, что скажу тебе,

Где взять мне слово тысячекувшинное,

Чтобы тебя приветить: в доме нет таких!

Здорово, Жатва! Ярмарка, тебе привет!

Как ты красива, Ярмарка любезная!

Как веет от тебя на сердце сладостно –

Концом походов, миром и маслинами.

А заодно солдатским ранцем, может быть?

На воинскую сбрую я плевать хочу.

Воняет чесноком она и уксусом.

Здесь – Жатва, угощенье, Дионисии,

Софокла песни, флейты, соловьиный свист,

Стишонки Еврипида.

Замолчи! Не лги

На госпожу. Не может ей понравиться

Поэт сутяг, певец судейской кляузы.

Здесь плющ, овец блеянье, виноградный сок,

В поля идущих женщин груди круглые,

Разлитые ковши, служанки пьяные,

Других утех без счета.

Но гляди сюда!

Друг с другом кротко Города беседуют,

Смеются радостные, примиренные,

Хотя в ужасных синяках, в царапинах,

С продавленными головами, в ссадинах.

Теперь взгляни на зрителей! Написано

У них на лицах ремесло.

И верно ведь.

Сидит там, видишь, мастер оружейных дел

И рвет в печали волосы.

А рядом с ним

Мотыжник плюнул в рожу оружейнику.

Ковач плугов, ты видишь, как доволен он,

В ребро он двинул мастера копейного.

Скажи же поселянам, пусть домой идут!

Услышь, народ! Велим мы земледельцам всем,

Орудья снарядивши, выходить в поля.

Бросьте щит скорей, и дротик, и проклятое копье!

Дышит воздух весь чудесной плодоносной Тишиной.

Все спешите на работу в поле с песнями, вперед!

День счастливый, день желанный для хозяев-поселян!

Увидав тебя, с весельем я встречаю сад родной.

Вижу смоквы, что когда-то я мальчишкой посадил.

Вас приветствовать я счастлив после долгих-долгих лет!

Други милые, богине мы помолимся сперва,

Той, что нас освободила от султанов и горгон.

На дорогу купим вкусный полоточек балыка

И отправимся в веселье восвояси по домам!

Посейдон свидетель, славной собрались вы здесь толпой!

Встали густо, встали плотно, словно праздничный пирог.

Видит Зевс, блестит мотыга навостренным лезвием

И на солнышке сверкают вилы зубьями тремя!

Как чудесно, как нарядно выстроились их ряды!

Как мне хочется вернуться поскорей на хутор мой

И перекопать лопатой залежалый чернозем!

Братья, вспомните, как прежде

Мы живали под покровом

Тишины богини милой!

Вспомните о тех вареньях,

Об изюме, черносливе

И о соке виноградном,

О фиалках у колодца.

О серебряных маслинах,

Ненаглядных,

А за это все богине

Вознесите похвалу!

Здравствуй, здравствуй, дорогая,

Славен будь твой приход!

Стосковались по тебе.

Страсть томила нас давно

Возвратиться на поля.

Ты – наш клад, богатство наше, золотая Тишина!

Свет и счастье ты для всех,

Кто боронит, сеет, жнет!

Всяким изобилием,

Милостью, щедротами

Нас благословила ты!

Ты – спасенье земледельца, каши ячневой горшок!

Низко кланяются лозы и смоковные побеги,

Все, что зреет, все, что зеленеет на земле,

Тебе шлет привет

И смеется!

Только где ж она скрывалась столько долгих тяжких лет?

Ты, среди богов добрейший, расскажи нам, научи!

К вам, хозяевам, почтенным земледельцам, речь моя.

Слушайте, чтоб знать и помнить, как погибла Тишина.

Начал Фидий злополучный, первый он нанес удар,[21]

А затем Перикл. Боялся он невзгоды для себя.

Ваших прихотей страшился, ваши зубы злые знал.

Чтобы самому не сгибнуть, в город он метнул пожар.

Бросил маленькую искру – о мегарянах закон.

И раздул войну такую, что у эллинов глаза

Выжег дым до слез горючих. Плакал здесь народ и там.

Услыхав про это, лозы грозно начали шуметь,

В гневе бочки застучали, друг на дружку наскочив,

И конца не стало сваре. Так погибла Тишина.

Слов таких, клянусь я Фебом, не слыхал ни от кого.

Не догадывался даже, что якшался Фидий с ней.

Не слыхал и я доселе. Значит, потому она

Так красива, что в родстве с ним. Многого не знаем мы.

Вам подвластные тотчас же услыхали города,

Как, ощерив яро зубы, вы грызетесь меж собой.

Стали строить злые козни, испугавшись податей.

Тяжким золотом лакейских подкупили вожаков.

Те – бесчестны и корыстны, лицемерные друзья –

Подло выгнали богиню, жадно подняли войну.

Но и там богатых прибыль стала злом для поселян!

За отместкой полетели стаи наших кораблей

И сожрали у безвинных смоквы спелые в садах.

Поделом! Повырубали смоквы и в моем саду.

Посадил я их, взлелеял, вырастил своей рукой.

Поделом, дружок, по праву! Ведь каменьями они

Шестиведерную бочку у меня разбили в щепь.

А когда собрался в город, кинув нивы, сельский люд,

Невдомек, что продают их здесь и там одной ценой.

Сад растоптан виноградный, и маслин родимых нет, –

И на болтунов с надеждой стал глядеть бедняк. А те

Знают, что для них находка – нищий и без сил народ,

И дрекольем двуязычным прочь прогнали Тишину.

Та частенько возвращалась, нашу родину любя,

А они купцов союзных, словно яблоню в саду,

Обколачивали палкой с визгом: «Он Брасиду друг!»

Вы ж бросались на опадки и скулили, как щенки.

Побледневший, изможденный, город в ужасе поник,

Жадно клевету любую проглотить он был готов.

А союзники, увидев, как терзают их и бьют,

Стали золотом червонным засыпать горланам рот.

Страшно те разбогатели. Обнищала вся страна.

Ничего-то вы не знали. А кожевник был во всем

Виноват.

Гермес владыка! Помолчи, не называй!

Под землей, куда ушел он, не тревожь его, оставь!

Он уж стал теперь не нашим, он тебе принадлежит.

Все, что про него ты скажешь,

Что плутом он жил негодным,

Болтуном, лгуном, пройдохой,

И задрыгой и задирой, –

Это все сейчас ты скажешь

Про клеврета своего.

Но ты-то почему молчишь, владычица?

Не подарит она ни слова зрителям:

За муки все она на них разгневана.

Так пусть с тобой поговорит хоть чуточку!

Что думаешь о них, скажи мне, милая,

Красавица, Доспехов Ненавистница!

Так, слышу, слышу. Жалуешься? Понял все!

Узнайте, почему она так сердится:

Сама она пришла к вам после Пилоса

С котомкой, договоров полной доверху.

Над ней в собранье трижды насмеялись вы.

Мы согрешили, верно. Но уж ты прости!

Ушел у нас весь разум в кожу в те поры.[22]

О чем сейчас меня спросила, слушайте!

Из здешних кто ей самый беспощадный враг

И кто ей друг и битв противник яростный?

Всех больше ненавидит Клеоним войну.

А в деле боевом слывет каким у вас

Вот этот самый Клеоним?..

Душою храбр,

Зато не сын он вовсе своего отца.

Подкидыш он, чуть попадет в сражение,

Подкидывает щит свой обязательно.

Еще о чем меня спросила, слушайте!

На Пниксе кто сейчас владеет кафедрой?

Гипербол свил гнездо себе на месте том.

Но что с тобою? Вертишь головой зачем?

Да, отвернулась. Ей презренен город ваш

За то, что проходимца вожаком избрал.

За ним никто и не идет. Но город наш

Сейчас остался без опеки, сир и гол,

И с горя проходимцем препоясался.

А городу какая ж в этом выгода?

В Совете нам полезен он.

Но как, скажи?

Да, видишь: ламповщик он.[23] До него в делах

Порой впотьмах блуждали мы и ощупью,

Сейчас же все решаем в чадном дыме ламп.

Ого-го!

О чем сейчас велела мне спросить.

О чем?

О многом старом, что она оставила.

Во-первых, о Софокле. Как он здравствует?

Здоров. Но с ним творятся чудеса.

А что?

Да из Софокла вдруг он Симонидом стал.[24]

Как Симонидом?

Старец и дряхлец, пошел

Он за наживой в море на соломинке.

А жив Кратин хитрейший?[25]

Умер он в тот год,

Как был набег спартанцев.

Умер как?

Да так!

Свалил удар. Разбилось сердце старое,

Когда с вином бочонок стали в щепы бить.

А сколько бедствий город испытал других!

Нет, никогда с тобой мы не расстанемся!

Так что же. В жены Жатву ты возьми себе,

На хуторе живи с ней, чтоб росли у вас,

Цвели и зрели грозди виноградные!

Так подойди ж и дай поцеловать тебя,

Красотка! Вредно, думаешь, Гермес дружок,

Поспать мне будет с Жатвой после долгих лет?

Нет, коль запьешь настойкою полынною.

Возьми с собой и Ярмарку. И отведи

Ее в Совет. Там место ей законное!

Совет, блаженство ждет тебя с женой такой!

Какая будет выпивка трехдневная,

Жратва какая: почки, пышки, потрохи!

Гермес дражайший, будь здоров!

И ты, прощай!

Дружок, будь весел и не забывай меня!

Эй, жук! Сюда! Пора лететь домой, домой.

Нигде жука не видно.

А куда ушел?

Впряженный в колесницу Зевса, молнии

Влачит.

Бедняга! Чем же он прокормится?

Сыт будет Ганимедовой амвросией.[26]

А как мне вниз спуститься?

Не робей! Вот здесь

Сойдешь, с самой богиней рядом.

Милые!

Сюда за мной скорей идите! Многие

Вас ждут, желаньем налитые сладостным.

Так иди же с весельем на радость! А мы отдадим на хранение слугам

Нашу утварь, наряд маскарадный. Народ непутевый толпится у сцены.

Здесь воришек не счесть. Так и шарят, чего б утащить им и чем поживиться.

В оба глаза добро караульте! А мы обратимся к собравшимся с речью,

Скажем зрителям все, что пришло на ум, и пройдемся дорогами мыслей.

Надзиратели палкой должны б были бить комедийных поэтов, что смеют,

Выходя, пред театром себя восхвалять в анапестах и хвастать бесстыдно.

Но когда справедливо, о Зевсова дочь, превосходного славить поэта,

Кто соперников всех в комедийной игре одолел, став любимцем народа,

То тогда наш учитель высокой хвалы и славнейшей награды достоин.

Из поэтов один он противников всех уничтожил, кропателей жалких,

Кто над хламом тряпичным смеяться привык, кто со вшами отважно воюет,

И Гераклов прогнал он с разинутым ртом, вечно жрущих и вечно голодных,[27]

Он с бесчестием выкинул их, от беды он избавил рабов горемычных,

Суетящихся, строящих плутни везде, а в конце избиваемых палкой,

Чтобы раб-сотоварищ их мог поддразнить, над побоями зло насмехаясь:

«Ах, бедняк, это кто ж изукрасил тебя? Или с тылу с великою ратью

На тебя навалилась треххвостка? Иль ты к лесорубам попал в переделку?»

Вот такую-то рухлядь и пакостный вздор, болтовню балаганную эту

Уничтожил поэт, он искусство свое возвеличил до неба, как башню,

Из возвышенных мыслей, из важных речей, из тончайших, не гаерских шуток.

Не на мелких мещан, человечков пустых, ополчился поэт, не на женщин,

Но с Геракловым мужеством в гневной душе он восстал на великих и сильных.

Перебрал чрез ужасный кожевенный смрад, через злости вонючей угрозу

И без трепета с первых шагов поднялся на чудовище с пастью клыкастой.

На зверюгу. Страшней, чем у Кинны, глаза у него, словно плошки, пылали,

А вокруг головы его лижущих сто языков, сто льстецов извивались.

Его голос ревет, как в горах водопад, громыхающий, гибель несущий,

Он вонюч, словно морж, и задаст, как верблюд, как немытая Ламия, грязен.

Я взглянул на него, не дрожа, не страшась, я вступил с ним в смертельную битву.

Из-за вас и союзных иных островов я боролся. Зато справедливо,

Чтобы вы благодарными были сейчас, чтобы помнили старую дружбу.

Я и в прежние годы, в счастливые дни, никогда по палестрам не шлялся,

Угощая красивеньких мальчиков. Нет, я домой убежать торопился.

Редко скучен бывал я, забавен всегда, угодить постоянно стараясь.

Потому-то должны вы друзьями мне быть,

Старики, и мужчины, и мальчики все,

А вдвойне и особо плешивых прошу

Посодействовать мне и в победе помочь.

А когда победить мне удастся сейчас,

На пирах, на попойках кричать будут все:

«Дать плешивому это, плешивому то,

И сластей и орехов! Не жаль ничего

Для него, кто храбрее и доблестней всех,

Для поэта с блистательной плешью!»

Муза, забудь про войну.

К дружку своему подойди,

Пропляши со мною!

Воспой ныне

Свадьбы богов, пиры героев,

Игры блаженных прославь!

Таков удел твой издавна.

Если же Каркин подойдет,

Будет молить поплясать с его сынами,

Не поддавайся, не верь,

Льстивых не слушай просьб!

Все они – помни твердо –

Пигалицы, плясуны-головастики,

Карлики, козий помет, катышки, штукари – машинисты.

Сам их родитель признался, что с муками

Им порожденную драму

Утащила кошка.

Пышноволосых Харит

Заветные песенки пусть

Песенник искусный

Затянет в весенние дни, когда, щебеча,

Ласточка лепит гнездо,

И Морсим не водит хоров,

И Меланфий молчит.[28] Слыхал я

Мерзостный голос, визжащий.

В хоре трагическом шел

Он и почтенный братец,

Оба с Горгоньим зубом.

Лакомки, гарпии, жрущие камбалу,[29]

Хахали гнусных старух, побирашки с козлиным зловоньем.

В рожу плюнь им густою блевотиной,

Муза-богиня! Со мною

В пляс пустись веселый!

Не шутка с неба прямиком сойти сюда!

Признаться вам, колени ломит здорово!

Малюсенькими сверху вы казались мне.

Эй, люди, с неба поглядеть – ничтожны вы,

А снизу глядя – во сто крат ничтожнее.

Мой господин, вернулся?

Говорят, что да.

А что с тобою было?

Ноги долгий путь

Перестрадали.

Расскажи нам!

Что сказать?

Встречал ли ты, чтоб кто-нибудь другой, как ты

По небесам шатался?

Нет. Блуждали там

Две-три души певцов дифирамбических.[30]

А для чего?

Запевки крали в воздухе

Весенне-вейно-мглисто-серебристые.

Скажи, а правду говорят, что на небе,

Когда умрем, становимся мы звездами?

Все правда!

Кто же там звездою сделался?

Хиосец Ион.[31] Воспевал и прежде он

«Звезду-денницу». Как скончался, на небе

Его прозвали все «Звездою утренней».

А что это за звезды? Полосой огня

Они скользят по небу?

Возвращаются

От богача-звезды с пирушки звездочки

С фонариками, и огонь в фонариках.

Теперь вот эту проводи скорее в дом!

Ополосни лоханку, вскипяти воды

И с нею ложе постели мне брачное.

А выполнив приказ мой, возвратись сюда!

А я в Совет вот эту проведу сейчас.

Откуда взял девчонок?

Прямиком с небес.

Не дам я и полушки за богов теперь,

Они, как мы здесь, своднями заделались.

Да, кое-кто живет и в небе с этого.

Пойдем теперь.

Скажи лишь, чем кормить ее

Мы будем?

Да ничем. Не станет есть она

Ни толокна, ни хлеба. У богов вверху

Она лизать амвросию приучена.

Что ж, полизать найдется для нее и здесь.

Глядите сюда, какой

Счастливейший жребий ждет

Достойного старца.

А скоро женихом меня увидите блестящим!

Старик, ты завиден нам.

Ты юность вернешь себе,

Лоснящийся маслом!

Еще бы! А когда к груди прижму красотку Жатву…

Блаженней будешь, чем волчки, чем Каркиновы чада!

И по заслугам. Это я

Жука-навозника взнуздал,

Спасенье эллинам принес,

Чтоб все могли по деревням,

Не зная страхов, ночь насквозь

Играть и баловаться.

Помыта спереди и сзади девочка.

Пирог спечен. Коврижки подрумянены.

Готово все, как есть. За женихом черед!

Но Ярмарку должны мы отвести сперва

И передать Совету.

Это кто ж еще?

Та самая, с которой во Бравроне[32] мы

Гуляли, нагрузившись молодым вином?

Та самая, добытая в трудах.

Ой-ой!

Не зад у ней, а праздничное шествие!

Эй, кто здесь честный человек? Кому вручить

На сбереженье эту вот красавицу?

А ты чего тут крутишься?

На Истмиях[33]

Хочу занять палатку для приятеля.

Никто в опекуны не вызывается?

Иди сюда! Народу передам тебя.

Кивнул ей кто-то.

Кто же?

Арифрад кивнул.

Он хочет заиметь ее.

Подлец, да он

Ее обгложет, обсосет, как косточку.

Но ты сперва на землю одежонки скинь!

Совет, пританы! Перед вами Ярмарка!

Взгляните, что за сладость вам вручается,

Раздвинуть ножки стоит лишь немножечко,

Для жертв местечко сразу приоткроется.

А тут, глядите, славная жаровенка.

Понятно, почему она закопчена.

Здесь до войны Совет пыхтел над вертелом.

А с Ярмаркою сможете вы завтра же

Устроить состязанья превосходные.

На четвереньках, на коленках, бок о бок,

Стоймя стоять, бороться врукопашную

И, умастившись, как бойцы кулачные,

По-молодецки драться, жать, долбить, дробить.

На третий день устроите ристания.

На ездока наскочит на лету ездок.

Повозка на повозку рухнет с грохотом,

Помчатся, задыхаясь, тяжело храпя,

И здесь и там возницы, ниц простертые,

Без сил, в бесчестье будут у меты лежать.

Эгей, пританы, получайте Ярмарку!

Гляди, как принял радостно притан ее,

Что значит – не с пустою приходить рукой

К начальству! А не то проходишь без толку.

Чудеснейший малый он!

Всем гражданам верный друг

Тригей наш любимый!

Меня оцените вполне,

Когда созреет жатва.

Сейчас уже ясно все.

Спасителем родины

Тебя почитаем!

Что скажешь, нового вина хмельной глоток отведав?

Вслед за богами величать тебя мы будем первым.

Да, вашей стою похвалы.

Я из Амфовии Тригей,

Избавил я от горьких зол

Весь бедный люд

И деревенский весь народ,

Гипербола сразивши.

Все хорошо! Теперь что станем делать мы?

Как что? Кувшины в жертву принесем мы ей.

Кувшины? Как Гермесу захудалому?

Прикажешь с боен привести быка для ней?

Не надо боен! С боем мы покончили.

Тогда свинью упитанную?

Нет!

А что?

Получится так свинство Феагеново.

Кого же взять нам напоследок?

Нетеля.

Как нетеля?

Ну да!

Уж очень дикое

Словечко!

В самый раз. Когда в собрании

Начать войну предложат заседатели,

Тут все со страху замычат: нет, нет, нет, нет.

Сказал ты дельно.

Станут все любезными

И кроткими друг с другом, словно телочки,

С союзниками сделаются ласковы.

Так приходи сюда скорее с нетелем!

Как ладится счастливо все, если бог захочет!

Как по маслу идет, все растет и растет

Наше дело и к сроку спорится!

И верно! Вот уже стоит алтарь перед дверями.

Поспешите, пока он силен,

Этот ветер, навстречу войне,

Что послал нам бог милосердный!

Видно явно, на счастье теперь

Изменилась судьба и на радость.

Вот вам корзина с ячменем! Вот вам топор и ленты!

Горит огонь. Готово все. Телка лишь не хватает.

Спешите, торопитесь, эй!

Не то увидит вас Хэрид.

Незваным приплетется он.

В дуду дудеть, свистеть, потеть

Начнет он – знаю хорошо, –

Пока не поколотят.

Возьми корзину в руки и кропильницу

И посолонь проворно обойди алтарь,

Сам окропись и передай кропило мне!

Готово! Обошел я. Дальше делать что?

Вот факел, живо в воду окуни его!

И широко маши им! Ты ж ячмень возьми

И зрителей осыпь зерном!

Готово все!

Все сделал?

Да, Гермес свидетель, сделано!

В театре сколько ни собралось зрителей,

Ни одного нет, кто б сидел без семени.

И женщинам досталось?

Нынче вечером

Мужья им всыплют!

Ну, тогда помолимся!

Кто здесь собрался?[34] Где благочестивый сонм?

Уж я полью их, сей благочестивый сонм!

Считаешь этих ты благочестивыми?

Да. Сколько ведер мы на них ни вылили,

Стоят, как пни, и с места не шелохнутся.

Теперь скорей помолимся!

Помолимся!

Пресвятая богиня, царица небес,

Госпожа Тишина!

Хороводов владычица, свадеб вожак,

Нашу мирную жертву с любовью прими!

Да, красавица наша, с любовью прими,

Зевс свидетель! И брать не подумай пример

С похотливых, блудливых девчонок! Они

Створку чуть приоткрывши, за дверью стоят

И, головку просунув, глядят плутовски.

Только стоит им сердце отдать хоть на миг,

Убегают тотчас.

А пройдешь, снова выглянут, снова зовут.

С нами так никогда не играй, госпожа!

Нет, во всем обаянье чудесной красы

Дай счастливым влюбленным глядеть на тебя!

Десять лет и три года в тоске и слезах[35]

Мы взывали к тебе.

От усобиц избавь нас, от свары и драк,

И тебя назовем мы – «Довольно Войны»!

Подозрительность злую сними с наших душ,

Прекрати болтовню,

Под обличьем красивым грызущую нас,

Соком дружбы взаимной, прощеньем обид

Напои, как и встарь.

Нас, прекрасной Эллады счастливый народ!

В наше сердце веселую кротость пролей!

Рынок весь нам до верху добром завали!

Ранним яблоком, луком мегарским, ботвой,

Огурцами, гранатами, злым чесноком,

Рубашонками маленькими для рабов.

Беотийцев увидеть позволь нам опять

С куропатками, с кряквами, с гусем, с овцой,

Пусть в корзинках притащат копайских угрей,

А кругом мы толпимся, кричим, гомоним,

Рвем из рук и торгуемся. Жмутся к лоткам

Знаменитые лакомки: Морих, Телей

И Главкет.[36] Напоследок Меланфий грядет:

Он на рынок приходит всех позже. Увы!

Все распродано. Стонет и плачет бедняк,

А потом из «Медеи» протяжно сопит:

«Все погибло, погибло! И я – сирота!

Сельдереевы дети, о, где вы, о, где?

Люди добрые смотрят, смеются».

Так соверши по нашему молению,

Любимая!

Топор возьми! По-поварски

Зарежь овцу!

Никак нельзя!

А почему?

Резни не любит Тишина-владычица,

Ее алтарь не терпит крови. В дом зайди,

Там заколи и вынеси нам окорок!

А эту для хорега сохраним овцу.[37]

Перед дверьми останься сам и выполни что надо!

И дрова наколи, и костер наложи,

Весь обряд соблюди, как пристало!

Ну не по-жречески ль, гляди, накладываю хворост?

Ну еще бы! На все ты мастак!

Ты во всем расторопен и мудр,

Не под силу не знаешь труда.

Ловок ты и хитер, а беду

Ты встречаешь с отважной душой.

Огонь занялся, запылал. Назло Стильбидам разным[38]

Сейчас алтарь я принесу. Без услуг мы обойдемся.

Ну кто не воздаст хвалы

Герою, трудов и жертв

Так много принесшему, –

Чтоб город святой спасти?

Навеки будет он для всех

Завиднейшим примером!

Все сделано! Клади на угли окорок,

А я за сердцем сбегаю и потрохом!

Уж я-то справлюсь! Что же он копается!

Да вот он – я! Признайся, разве мешкаю?

Теперь поджарим мясо. Погляди, идет

Какой-то щеголь, лаврами увенчанный.

Кто б это был? По виду он – бахвал и шут,

Пророк как будто?

Нет же, просто Иерокл,[39]

Гадатель из Орея.

Самолично он.

Послушаем, что скажет!

Дело ясное:

Кричать он станет против перемирия.

Да нет, почуял, что запахло жареным.

Прикинемся, что мы его не видим!

Да.

Кто жертвы здесь приносит и каким богам?

Молчи и жарь! И жира отгрызать не смей!

Кому здесь жертва? Скажите!

Спекся курдюк?

Хрустит?

И как! О Тишина любезная!

Тогда отрежь початок и отведать дай!

Пускай еще пожарится!

Сойдет и так!

Готово!

Нос не суй, куда не прошено!

Теперь разрежь! Где жертвенник? Неси вино!

Язык отдельно режут.

Знаем сами все.

Ты вот что сделай!

Что же?

Перестань болтать!

Приносят жертву Тишине и Миру здесь.

Смертные, вас охватило безумие.

Сам ты помешан!

Темен ваш разум, богов вы не чуете воли державной,

Мир заключаете с племенем дико глядящих мартышек.

Ха-ха!

Чего смеешься?

Над мартышками.

Вы, простодушные горлицы, верите хитрым лисицам.

Ложь у них в сердце, и ложь у них в мыслях.

Хотя б прокоптился

В глотке твоей бестолковый язык, как вот это жаркое!

Ежели не обманули Бакида священные нимфы,

Или же смертных Бакид, иль опять-таки нимфы Бакида…

В баки получишь, гляди, перестань завывать о Бакиде!

Боги еще не велят Тишину от неволи избавить

Прежде чем, раньше чем, дондеже…

Пресно! насыпь еще соли!

Нет, не угодно блаженным богам, чтобы миром и дружбой

Спор вы покончили прежде, чем волк обручится с овцою.

Врун распроклятый! Да как это волк обручится с овцою?

Знай, пока, в бегстве спасаясь, куница смердит тошнотворно,

И непорожняя сука щенится слепыми щенками,

Вам до тех пор не дозволено мир заключить нерушимый.

Что же нам делать? Друг с другом вести бесконечные войны?

Или уж бросить нам жребий, кто больше претерпит мученья?

Мы ведь могли бы, связавшись в союз, всей Элладою править.

Нет же, ползти прямиком никогда не понудишь ты рака!

Нет, в Пританее обедать тебе никогда не придется.

Так и того, что свершили мы, ты уж назад не воротишь!

Помни, ежа никогда вам колючего мягким не сделать!

Иль никогда ты не кончишь афинян бахвальством дурачить?

А по какому же слову богам вы приносите жертвы?

Слово чудесное это старинный Гомер заповедал:

«Грозную тучу войны отогнали они и призвали

Вновь Тишину и с богатыми жертвами к ней обратились.

Тучные бедра сожгли они, сердца и легких вкусили

И возлияли вина. Был вожатым я в шествии славном!

Но прорицателю кубка никто не поднес золотого».[40]

С этим отнюдь не согласен. Не так возвещала Сивилла.[41]

Правильно, Зевс мне свидетель, великий Гомер заповедал:

«Проклят, поруган и прогнан да будет навек окаянный,

Кто возлюбил смертоносную междоусобную распрю».

Бдителен будь, берегись, чтобы ястреб даров не похитил,

Хитро тебя обманув…

Стерегись хорошенько от вора!

Явно опасно говядине нашей пророчество это.

Чашу наполни вином, потроха передай мне и сердце!

Чашу наполни и мне и отведать позволь мне жаркого!

Нет, неугодно еще это сонму богов непорочных!

Будем сперва возлиять мы. А ты – уходи поздорову!

Ну, если так, самому управляться придется мне, видно!

Вот – возлияние, вот – возлияние!

Вот – возлияю и я!

Берегись! Получай к возлиянью!

Живо язык мне подай!

Со своим убирайся подальше!

О Тишина, ненаглядная! С нами навеки останься!

Кто ж поднесет мне жаркого?

Никак поднести невозможно!

Нет тебе потрохов, прежде чем волк обручится с овцою.

Вот я коснулся колен твоих!

Молишь напрасно, бедняга!

Знаешь, ежа никогда нам не сделать колючего мягким.

Эй, зрители, сюда! Здесь угощенье вам

Готово.

Как же я?

А ты – Сивиллу жуй!

Клянусь Землею, вам не пировать одним!

И я урву жаркого! Дело общее!

Лупи Бакида!

Вас зову в свидетели!

И я. Ты – вор, обжора и дрянной бахвал!

Лупи его! Дубась бахвала палкою!

Сам колоти! Я вышелушу подлого,

Как луковицу из кожур, которые

У нас украл святоша! Раздевайся, эй!

Слыхал, ворона мерзкая орейская!

Лети назад, в Элимний![42] Торопись! Эй-ей!

Хорошо, хорошо!

Шлемов больше не видать!

Лука нет и сыра нет!

Не любитель я войны.

То ли дело у огня

С тем, кто мил, с тем, кто друг и сосед,

Проводить вечерок, наколов

Жарких и сухих дровец,

За лето прогревшихся.

Греть у угольков орешки

И поджаривать жгуточек.

И служанку целовать,

Благо дома нет жены.

Что милей всего на свете? Если славно кончен сев,

Небо дождик посылает и сосед нам говорит:

«Чем бы нам таким заняться, друг Комархид, отвечай!»[43]

Выпить хочется мне, вот что! С неба шлет ненастье бог!

Женка, эй, бобов отсыпь нам полные пригоршни три,

И муки прибавь пшеничной, и маслин не пожалей!

И Манета пусть покличет Сира с улицы домой.[44]

Все равно ведь невозможно нынче лозы подрезать

И окапывать напрасно: землю дождик промочил.

Пусть пошлют за перепелкой, двух тетерок принесут!

Дома есть хмельная брага и зайчины три куска,

Если только прошлой ночью не стащила кошка их:

Что-то очень уж стучало, колобродило в сенях.

Два куска неси нам, мальчик, третий дедушке оставь!

Ветку мирт у Эсхинада попроси, да чтоб в цвету!

Заодно и Харимеда по дороге пригласи!

С нами пусть он нынче выпьет!

Посылает бог удачу

Нашим нивам и садам.

В дни, когда луг звенит

Песней милою цикад,

Я разглядывать люблю,

Не налились ли уже

Грозди лоз с Лемноса.

Прежде всех зреет плод этих лоз.

А потом горстку фиг с ветки рву,

Спелость пробую на вкус,

Фиги тают, так сочны!

«Оры милые» пою я,

И настоечку хлебаю,

И за лето становлюсь

Жирен, гладок и лоснист.

Это лучше, чем военным любоваться (чтоб он сдох!),

С гребнями тремя на шлеме, в алом пламенном плаще:

«Крашен плащ, – бахвал клянется, – в сардский пурпур, в чистый цвет».[45]

Но когда придется драться в этой пурпурной красе,

Тут окрасится накидка в самый подлый рыжий цвет.

Первым франт несется с поля, словно рыжий конь-петух,

Я, как птицелов, глазею. Все три гребня враз дрожат,

А когда домой вернутся, шутки дикие творят.

В список призывной внесут нас, после вычеркнут опять,

Впишут снова, дважды, трижды. Тут кричат: в поход идем!

А еды не закупили. Ведь не знали ни про что.

К Пандионовой колонне[46] подлетишь и тут себя

В призывном увидев списке, с горькой злобою уйдешь.

Так-то нас они терзают, сельский люд и городской.

Эти трусы – щитобросы – людям и богам враги.

С ними, если Зевс позволит, расквитаемся за все!

Нам от них беда и слезы,

Львы они в кругу домашнем,

Хитролисы на войне!

Ну, ну!

На свадьбу, на пирушку привалил народ.

Возьми султаны эти, обмети столы,

А ни на что другое не годны они.

Перепелов неси сюда и рябчиков,

Тащи зайчины, кулебяку пшенную!

Где, где Тригей?

Да здесь я! Жарю рябчиков.

Тригей, дружок любезный! Сколько радости

Принес ты нам, вернувши Тишину! Никто

И за полушку кос не покупал у нас.

А нынче за пять драхм я продаю косу.

А тот три драхмы за кувшин с селян берет.

Прими ж в подарок лучшую косу, Тригей,

Кувшин возьми, бери и это! Даром все!

Мы разжились в торговле. И за то теперь

К тебе пришли на свадьбу с подношеньями.

Спасибо! Все сложите и идите в дом!

Спешите на пирушку! Поглядите-ка:

Подходит оружейник. Он ужасно зол.

Ай-ай, Тригей! Меня ты разорил дотла!

Чего ты, горемыка? Шлемом рвет тебя?

И ремесла и хлеба ты лишил меня,

И вот его, и мастера копейщика!

За эти два султана сколько просишь ты?

А сколько дашь?

Что дам? Мне, право, совестно,

Но, чтоб над вязкой не трудиться веников,

Три мерки фиг за оба дам и со стола

Теперь сметать я буду сор султанами.

Зайди во двор и фиг три мерки вынеси!

Ведь лучше что-нибудь, чем ничего, дружок!

Прочь убери, к воронам, этот подлый хлам!

Да из твоих султанов лезут волосы.

За эту дрянь и фиги я не дам тебе!

Куда ж девать мне панцирь замечательный?

С роскошною чеканкой, в десять мин ценой?

На панцире убытка не потерпишь ты.

За ту же цену у тебя куплю его.

Отлично, как стульчак он пригодится мне.

Не издевайся, дерзкий, над моим добром!

Сюда еще три камешка – и кончено![47]

Невежа! Как же подтираться думаешь?

Вот так просуну руку через скважину,[48]

А этак вот другую.

Через обе?

Да!

У кораблей не занимать же скважину!

Уплатишь ты за нужник десять мин, чудак?

Еще бы! Зевс свидетель! Что ж ты думаешь,

Мне десять тысяч драхм дороже задницы?

Иди ж и деньги принеси!

Постой, дружок!

Жмет в мягком месте. Не куплю! Пошел! Пошел!

А с этой боевой трубой что делать мне?

Ведь за нее отдал я шестьдесят пять драхм.

Сюда в воронку жидкого свинца нальем,

Прицепим сверху небольшую палочку,

И коттаб превосходнейший получится.[49]

Ты все смеешься?

Вот тебе другой совет:

Налей свинца в воронку, как указано,

Привесь на кончик грузило, бечевкою

Перевяжи как следует, получится

Безмен, чтоб фиги домочадцам взвешивать.

Меня зарезал без ножа, чудовище!

Я заплатил когда-то мину целую

За эти шлемы. А теперь? Кому продам?

Ступай и шлемы предложи египтянам![50]

Слабительное будут в нем размешивать.

Ой-ой, торговец шлемами! Погибли мы!

А с ним какая же беда?

Смешной вопрос,

Кому же может пригодиться шлем теперь?

Такие вот приделай рукоятки к ним,

Пойдет товар гораздо лучше, верь мне, друг!

Пойдем, копейный мастер!

Погоди, сперва

Хочу я эти копья у него купить.

А сколько дашь?

Перепили их надвое.

Возьму для частокола по сто штук за грош.

Уйдем, мой друг, над нами издеваются!

Гостей моих сынишки, глянь, идут сюда,

Чтобы отлить. Да заодно испробовать

Те песни, что решили на пирушке спеть.[51]

Эй-эй! Мальчишка! Что пропеть ты думаешь?

Поди ко мне, послушать дай мне песенку!

«Воинов вооруженных поем мы…».

Постой, погоди ты!

«Воины вооруженные» сгибли. О чем же поешь ты?

Ведь Тишина возвратилась в страну. Что за глупый невежда!

«Только друг к другу они подошли, устремляясь на битву,

Тотчас же сшиблись щитами и медью доспехов звенящих».

Что еще, «сшиблись щитами»! Чтоб мне о щитах и не слышать!

«Воинов вопли раздались, а там – ликования крики…»

Это что? «Воинов вопли»? Клянусь Дионисом, завоешь,

Если о воплях ты будешь мне петь и о меди звенящей!

Ну, так о чем запеть? Подскажи мне, чего ты желаешь?

Да хоть о том, как «быков закололи они», и так дальше.

«После быков закололи они, распрягли утомленных

Коней, дымящихся потом. Насытившись тяжкой войною…»

Славно! «Войною насытившись, приналегли на жаркое».

Это вот пой, как, насытившись, жрали и допьяна пили!

«Но, отдохнувши, взялись они снова…»

За песни, наверно?

«Бросились бешено к башням с неистовым воинским криком…»

Чтоб ты пропал, мальчишка, вместе с битвами!

Одно и знаешь – петь войну. Ты кто и чей?

Кто я?

Да, ты, свидетель Зевс!

Сын Ламаха.

Ага! Ага!

Не удивительно вовсе мне слышать, что ты – порожденье

Ламахов-мамахов, всяких ломальщиков, головоломов.

Уйди! Твои для копьеносцев песенки.

А где еще тут чадо Клеонимово?

Останься здесь и спой нам! Знаю, про войну

Не станешь петь, ты – сын отца разумного.

«Воин Салийский гордится щитом моим. Бросить пришлось мне,

С поля бежав, под кустом свой знаменитый доспех».

Эй, коротыш, отвечай, про отца ты поешь эту песню?

«Но сохранил я дыханье…»

Родителям на поношенье…

Войдем же в дом! Уверен я, мой миленький,

Того, что нынче пел нам, как бросают щит,

Не позабудешь. На отца похож сынок.

А вы останьтесь на пиру, друзья, забота ваша –

Отважно взяться за еду! Набить досыта брюхо!

Вгрызайтесь с силой! Раз да раз!

Пусть храбро челюсти жуют! Глупцы! Пустяк никчемный –

Зубов блестящих белый ряд, когда зубам нет дела.

Спасибо за советы, друг! Да тут совет не нужен.

Довольно голодали вы. Хватайтесь за зайчину!

Случается не каждый день,

Чтоб без хозяев пироги по улицам гуляли.

Кусайте смело! А не то раскаетесь, да поздно!

Час настал благоречья! Настала пора проводить нам невесту из дома

И поднять огненосные факелы ввысь, всем народам плясать и смеяться.

И с киркой и с сохой возвратиться в поля, в виноградники, на огороды.

Поплясав хорошенько, натешившись всласть и Гипербола вытолкав в шею.

А теперь обратимся с молитвой к богам:

Пусть Элладе обилье и милость пошлют,

Пусть богато ячмень уродится у нас

И хмельное вино и плодятся в садах

Грозди сочные смокв.

Пусть рожают нам жены детей-крепышей,

Пусть сокровища все, что война отняла,

К нам вернутся сторицей! И пусть навсегда

Мы забудем о блеске железном!

Эй, женка, идем в поля!

Красавица, сладко

Поспим мы с тобою!

Гимен, Гименей, о!

Гимен, Гименей, о!

Счастливчик, по праву ты

Блаженств и утех достиг!

Гимен, Гименей, о!

Гимен, Гименей, о!

Что делать нам с нею?

Что делать нам с нею?

Сорвем ее спелый плод!

Сорви ее спелый плод!

А мы женишка возьмем,

Соседи, и на плечи

Со славой подымем!

Гимен, Гименей, о!

Гимен, Гименей, о!

Живите сытехонько,

Уйдя от тревог войны,

И смоквы сбирайте!

Гимен, Гименей, о!

Гимен, Гименей, о!

Сучок его прям и тверд,

Сладка ее смоква!

Гимен, Гименей, о!

Гимен, Гименей, о!

За сытый садитесь стол,

Пусть льется вино рекой!

И пойте: Гимен, Гимен!

Гимен, Гименей, о!

Гимен, Гименей, о!

Желаю вам счастья всем,

Ступайте за мною: ждут

Коврижки и сласти!

Гимен, Гименей, о!

Гимен, Гименей, о!