Аристофан
Ахарняне

Уже не раз тоска мне душу мучила.

Две или три всего и было радости,

А горя – больше, чем песку на дне морском.

Когда ж я рад бывал по-настоящему?

Да, вспомнил. Видел я, как взятку выблевал

Клеон.[1] Вот это было удовольствие!

Я ликовал тогда. Спасибо всадникам

За это дело, Греции достойное!

Зато уж и печаль была трагической:

Разинув рот, я драмы ждал Эсхиловой

И слышу вдруг: «Хор Феогнида[2] выступит».

Какое сразу сердцу потрясение!

Еще приятный случай: после Мосха нам

Спел Дексифей[3] мелодию фиванскую.

Недавно шею насмерть чуть не вывихнул,

Когда Хэрид[4] вдруг вверх повел мелодию.

Но все-таки с тех пор, как умываюсь я,

Ни разу так глаза не ело щелоком,

Как нынче. Ведь народное собрание

С утра должно начаться. Что ж безлюден Пникс?[5]

На рынке шум. Забегали афиняне:

От красных жгутьев[6] стражников спасаются!

Пританы[7] не идут. Они не вовремя

Придут, и сразу толкотня поднимется.

Помчится каждый на места на первые,

Все скопом ринутся. А вот о мире-то

Не думают они. О город, город мой!

Всегда являюсь первым на собрание,

Сижу и принимаюсь в одиночестве

Вздыхать, считать, рыгать, чесаться, волосы

Выдергивать, скучать, трещать, позевывать.

А мыслями я в поле, мира жажду я.

Мне город мерзок. О село желанное!

Там не кричит никто: «Купите уксусу!»,

«Вот угли! Масло!» Это там не водится:

Там все свое, и нет там покупателей.

Сегодня с твердым я пришел намереньем

Кричать, мешать, стучать, бранить ораторов,

Лишь только не о мире говорить начнут.

Уж полдень. Наконец пританы прибыли…

Как я сказал, все так и получается:

Все устремились на скамью переднюю.

Вперед пройдите!

Пройдите все на место освященное!

Что, началось?

Кому угодно выступить?

Мне.

Кто ты?

Богоравный.

Человек ты?

Нет.

Бессмертен я. Был Амфитей, Деметры[9] сын

И Триптолема. А Келей[10] был сын его,

Который на моей женился бабушке

И был отцом Ликину, моему отцу,

Бессмертен я. Богами мне поручено,

И только мне, мир заключить с лаконцами.

Но и бессмертному нужны прогонные,

А не дают пританы…

Ну-ка, стражники!

О Триптолем с Келеем, помогите мне!

О граждане пританы! Вы собрание

Обидели, прогнав того, кто вызвался

Мир заключить, щиты повесив на стену.

Сиди-ка молча!

Нет, молчать не стану я,

Пока дела вы к миру не направите.

Посланники вернулись от царя.[11]

Какой там царь! Плевал я на посланников,

Послов, ослов и всяческих мошенников.

Молчать!

Ба, что за платье! Ай да Персия!

Отправили вы нас к царю великому

С тем, чтоб платить нам по две драхмы суточных,

В архонтство Эвфимена.[12]

Сколько драхм ушло!

В полях Каистра[13] нам пришлось помучиться,

Пришлось блуждать, укрывшись балдахинами,

В повозках лежа, обложась подушками,

Изнемогая…

Повезло мне, видимо,

Когда у вала я валялся в мусоре.

Пить, как гостям, случилось через силу нам

Из чаш стеклянных, золотых, серебряных

Вино несмешанное, сладкое…

О город мой,

Ты видишь – издеваются посланники.

У варваров считаются мужчинами

Лишь те, что могут есть и пить без удержу.

У нас – развратники и толстозадые.

Прошло три года – во дворец явились мы.

Но царь взял войско и пошел в отхожее.

Полгода он сидел в горах из золота.

И что же, долго вытирал он задницу?

До новолунья. А затем вернулся он

И принял нас, кормил быками целыми

На вертеле.

Да кто ж видал когда-нибудь

На вертеле быков? Вранье бесстыдное!

Однажды птицу подали огромнее,

Чем Клеоним.[14] Она зовется уткою.

И на такую утку столько драхм ушло!

Мы Лже-Артаба к вам сюда доставили.

Царево Око.

Боги всемогущие!

Твой глаз не меньше люка корабельного.[15]

Что, мыс ты огибаешь? Ищешь пристани?

Не веки это – бурдюки тяжелые…

Так доложи, пожалуйста, афинянам

Все то, о Лже-Артаб, что царь велел тебе.

Иарт сатрапа кривда артапсамана.

Понятно ли?

Не понял я ни капельки.

Он говорит, что царь пришлет вам золото.

Скажи-ка громче и яснее: «зо-ло-то».

Нет злота вам, ионай рыхлозадые.

О горе, слишком ясно!

Что же понял ты?

Что понял я? Назвал он рыхлозадыми

Ионян, ждущих золота от варваров.

Да нет, шла речь о ящиках для золота.

Какие ящики! Прохвост несчастнейший!

Уйди. Я сам сумею расспросить его.

Ну, говори мне ясно и отчетливо,

Не то тебя исколочу я до крови, –

Пришлет ли царь обещанное золото?

Так, значит, нам послы морочат голову?

Кивнули эти люди мне по-гречески.

Похоже, что живут они поблизости.

Ба, одного я узнаю из евнухов.

Ведь это же Клисфен,[16] сынок Сибиртия![17]

Ты, похотливый, с выбритою задницей.

Ты, обезьяна, с бородою длинною, –

Да как ты вздумал нарядиться евнухом?

А это кто такой? Стратон,[18] конечно же!

Садись, молчи!

Совет афинский просит Око Царское

Откушать в Пританее.[19]

Режут заживо!

Чтоб я еще чего-то ждал и мучился,

А им – почет, приемы безотказные?

Ну нет! Задумал дело я великое…

Эй, Амфитей, куда пропал?

Да вот он я.

Вот восемь драхм. Возьми их и со Спартою

Мир заключи, но лишь для одного меня,

И для детей моих, и для жены моей,

А вы в послов играйте, ротозеи вы!

Феор,[20] посланник при Ситалке![21]

Вот он я.

Теперь другого привели мошенника.

Не пробыли бы долго мы во Фракии…

Не пробыли, когда бы не платили вам.

Когда б не занесло снегами Фракию

И реки не замерзли в пору самую,

Как Феогнид в театре приз оспаривал.

Все это время пировал с Ситалком я.

Необычайно предан он афинянам.

На всех стенах в знак этой дружбы искренней

Он написал: «Афиняне хорошие».

А сын его, которого в афиняне

Мы здесь произвели, колбас аттических[22]

Поесть желает и помочь отечеству

Просил отца. И тот клялся за выпивкой

Помочь такою ратью, что афиняне

Воскликнут: «Саранча идет во множестве».

Пусть смерть ко мне придет, коль ты правдивое

Одно хоть слово, кроме саранчи, сказал.

И вот храбрейший из народов Фракии

Он к вам прислал.

Уж это дело ясное!

Сюда, фракийцы, что с Феором присланы!

Да что же это?

Одоманты[23] – воины.

Какие одоманты? Это что, скажи?

Зачем же так их обкорнали спереди?

Назначьте им две драхмы содержания –

И стрелами засыплют всю Беотию.[24]

Им – по две драхмы в сутки? Им, обтяпанным?

Да ведь застонут люди корабельные,

Оплот Афин!

Ах, горе! Горе-горькое!

Чеснок украли одоманты-жулики!

Чеснок отдайте!

Отойди, несчастнейший!

Не подходи к ним, если начесночились.

Да как же вы, пританы, допускаете,

Чтоб это дома я терпел от варваров?

Я против продолжения собрания

По поводу фракийцев. Было знаменье:

Сейчас мне с неба на голову капнуло.

Фракийцы пусть придут к началу месяца:

Собрание распущено пританами.

Ах, горе! Сколько загубил похлебки я!

Но вот и Амфитей из Лакедемона.[25]

Здорово, Амфитей!

Дай отдышаться мне.

Бегом бегу я от ахарнских жителей.

А что такое?

С миром я спешу к тебе,

И вот об этом старики разведали,

Ахарняне, народ суровый, кряжистый,

Безжалостный, вояки марафонские,[26]

И ну кричать: «Подлец, подлец негоднейший!

Ты мир несешь, а виноград наш вытоптан».

Они камней плащи набрали полные,

А я – бежать. Они – за мною с криками.

И пусть кричат. Но мир принес ты все-таки?

Принес, принес. И целых три образчика.

Вот пятилетний. От него отведай-ка.

Тьфу, дрянь!

А что?

Совсем он мне не нравится:

Смолой разит и подготовкой воинов.

Попробуй-ка теперь десятилетнего.

Нет, этот сильно отдает посольствами,

А также проволочками союзников.

Тогда хлебни-ка ты тридцатилетнего

На суше и на море.

Боги милые!

Ведь это ж пахнет нектаром, амвросией,

А не пайком трехдневным[27] продовольственным.

Так и журчит: «Ступай, куда захочется!»

Беру его для возлиянья мирного,

Пускай себе подавятся ахарняне!

А я, свободный от войны и горестей,

Домой пойду и справлю Дионисии.

А мне спасаться от ахарнян следует.

Эй, сюда! Беги, преследуй, всех прохожих расспроси,

Где беглец? Ведь, право, стоит, чтобы город наш его

Изловил.

Так вот, скажите, если ведомо кому,

Где беглец, куда девался, договор куда унес.

Он удрал, он исчез!

Нет следа, горе мне!

Стал я стар, стал я слаб.

В молодости с полною корзиною

Угля на плечах

Я бы мог догнать

Самого Фаилла,[28] и теперь не скрылся б,

Так легко не улизнул бы

Этот мироносец от меня.

Но теперь, когда исчезла гибкость прежняя в ногах

И почти не держат ноги Лакратида-старика,

Убежал он. Непременно мы догнать его должны,

Чтобы нас, ахарнян старых, он не высмеял потом.

Зевс-отец! Сонм богов!

Он посмел заключить

Мир с врагами. Они

Разорили земли наши. Ненависть

Все растет к врагам.

Нет покоя мне

До тех пор, пока их земли не разграблю.

У меня они поплачут!

Виноград мой не топтать врагам.

Да! Искать его должны мы, стиснув камень в кулаке,

Шаг за шагом гнать, покамест не найдется наконец.

Век швырял в него бы камни и усталости не знал!

Тишина! Благоговенье.

Все молчите. Ведь слыхали вы к молчанию призыв?

Вот он, тот, кого мы ищем. Ну-ка, в сторону, сюда,

Отойдем. Смотрите, с жертвой он выходит из ворот.

Тишина! Благоговенье![29]

Пройди чуть-чуть вперед, корзиноносица,

Фалл приподнять прошу повыше Ксанфия.[30]

Поставь корзину, дочь, приступим к таинству.

А ты подай сюда мне ложку, матушка,

Пирог я этот оболью подливкою.

Вот так, прекрасно. Дионис, владыка наш,

Хочу, чтобы любезно приношение

Ты принял от меня и от семьи моей

И чтобы мог счастливо я отпраздновать

Вдали от войн святые Дионисии.

Тридцатилетний мир, пойди на пользу мне!

Неси корзину, дочь. Гляди красавицей,

Держись смелей. Как счастлив тот, которому

Женой ты будешь и щенят наделаешь,

Чтобы, как ты, под утро воздух портили.

Иди вперед. Смотри, не будь разинею:

В толпе стянуть недолго драгоценности.

Эй, люди, фалл повыше поднимите вы,

Идите позади корзиноносицы.

А я – за вами, с песнею фаллической.

А ты, жена, ты с крыши на меня гляди.

Фалес,[31] приятель Вакха ты,

Любитель кутежей ночных,

И мальчиков, и женщин!

Шесть лет прошло. И вот опять

Тебе молюсь, вернувшись в дом.

Мир заключил я для себя.

Довольно горя, хватит битв!

Ламахи надоели!

Во много раз приятнее, Фалес, Фалес,

Застать в лесу за кражею валежника

Рабыню молодую Стримодорову,

Фракиянку, схватить ее, поднять ее

И повалить на землю…

О Фалес, Фалес!

Пируй же, друг. Опохмелишься утром ты,

Хлебнув из чаши мира многолетнего,

А щит в дыму, над очагом, висит пускай.

Вот он, тот, кого мы ищем!

Камнем, камнем, камнем, камнем

Каждый стукнет подлеца!

Бей его! Бей его!

О Геракл! Да что же это? Разобьете мне горшок!

Мы побьем тебя камнями, слышишь, мерзкая башка!

О старейшины ахарнян, за какую же вину?

Спрашивать еще посмел он. Что за гнусный негодяй!

Ты – отечества предатель. Ведь из нас один лишь ты

В договор вступил с врагами. Как глядишь ты мне в глаза?

Выслушать причины мира я прошу вас, выслушать!

Слушать станем? Нет, погибни!

Дождь камней на тебя!

Нет, послушайте сначала. Перестаньте же, друзья!

Передышки не дам!

Даром слов не теряй.

Ненавистнее ты,

Чем проклятый Клеон.

На подошвы бы резать Клеонову кожу.

Я речей твоих болтливых слушать вовсе не хочу.

Мир со Спартой заключил ты, я за это отомщу.

Люди добрые, лаконцев вы оставьте в стороне

И услышьте, справедлив ли заключенный договор.

Как он может быть хорошим, если с теми заключен,

Кто ни клятвы, ни присяги, ни богов не признает?[32]

Я уверен, что спартанцы, на которых злимся мы,

Не во всех повинны бедах, что терзают нас теперь.

Не во всех? Мерзавец гнусный! Ты осмелился сказать

Мне в лицо слова такие? И еще пощады ждешь?

Не во всех, замечу снова, не во всех! И я бы мог

Доказать, что и спартанцы много вынесли обид.

Вещь ужасную сказал ты, душу самую потряс:

Ты способен перед нами быть защитником врагов.

Если вздор скажу и если большинству не угожу,

Голову склонив на плаху, речь согласен я держать.

Почему жалеем камни? Отвечайте, земляки!

Почему же краской крови не окрасим подлеца?

Вы опять уже объяты черным чадом ярости.

О ахарняне, неужто не дадите мне сказать?

Не хотим тебя мы слушать!

Значит, гибель мне грозит!

Пусть умру, коль слушать стану!

Нет, постойте, старики!

Знай, что ты сейчас погибнешь.

Ну, так я вам покажу!

Из друзей любезных ваших самых милых я убью.

Я заложников-ахарнян захватил и заколю.

Это что же за угроза? Поразмыслим, земляки,

Чем ахарнянам грозит он? Не ребенка ли чьего

Он унес и дома спрятал? Почему так дерзок он?

Что ж? Пожалуйста, бросайте. Но вот этих я убью.

Посмотрю, кому забота есть об угольях еще?

Горе мне! С корзиной этой мы по дему земляки!

Ты угрозу в исполненье, я молю, не приводи!

Нет, убью. Теперь кричите, я не стану слушать вас.

Неужели ты погибнешь, о корзинка, милый друг?

Говорил и я недавно – вы не слушали меня.

Мы теперь согласны слушать. Если хочешь, говори,

Почему ты любишь Спарту, чем хорош Лакедемон.

Я свою корзинку с углем не намерен предавать.

Побросать на землю камни потрудитесь-ка сперва!

Камни брошены на землю.

Ты свой нож убери.

Да смотрите, чтобы камни не застряли вдруг в плащах.

Все на землю стрясли

На твоих мы глазах!

Без уверток и ты

Свой кинжал убери.

Видишь, ветер пустые плащи развевает.

Ну наконец-то замолчать надумали.

Парнесских углей[33] чуть не погубили вы –

И все из-за ахарнской вашей глупости.

Корзина с углем, словно каракатица,

Меня со страху сажею измазала.

Беда, когда ударит дикость в голову, –

Начнут кричать, начнут швырять каменьями,

Не выслушают слова справедливого.

Ведь я хотел, склонив на плаху голову,

Сказать, что мог, в защиту Лакедемона,

А голова мне дорога, поверьте уж!

Ну что ж, говори!

И плаху сюда

Скорее тащи.

Что можешь ты знать,

Несчастный наглец?

Я мысли твои

Услышать хочу.

Такое сам поставил ты условие:

Так ставь же плаху здесь и речь начни свою.

Сейчас начну, смотрите, плаха – вот она.

А вот оратор – маленький, малюсенький.

Не беспокойтесь, не начну увиливать,

Я в пользу Спарты все скажу, что думаю.

И все-таки мне страшно. Ведь известен мне

Крестьянский нрав: тогда они радехоньки,

Когда какой-нибудь мошенник хвалит их

И город их, за дело ли, без дела ли.

Тогда они не видят, что обмануты.

И стариков я знаю – этим только бы

В суде принять решение колючее.

Немало сам я от Клеона вытерпел[34]

В прошедший год – и все из-за комедии.

Он притащил в Совет меня, и столько он

Здесь лжи, и клеветы, и брани выблевал,

Что, право, недалек я был от гибели –

Я чуть не захлебнулся нечистотами.

Позвольте же пред тем, как стану речь держать,

Мне нарядиться самым жалким образом.

Виляешь зачем?

И медлишь к чему?

Пусть Гиероним[35]

Невидимый шлем

Своих тебе даст

Чернейших, густых,

Лохматых волос.

Зови на помощь хитрости Сизифовы[36] –

Здесь никаких лазеек не отыщется.

Ну что ж, пришла пора собраться с силами.

Идти мне надо к дому Еврипидову.

Эй, раб!

Кто там?

Что, Еврипида дома нет?

Он дома и не дома. Коль умен – пойми.

Как, дома и не дома?

Точно так, старик, –

Умом умчался, складывает песенки.

Не дома, значит. Сам же наверху сидит,

Творит трагедию.

Поэт блаженнейший!

Ведь даже раб твой преисполнен мудрости!

Зови его!

Нельзя позвать.

Ну, все-таки?

Ведь не уйду, а в дверь стучаться стану я.

Эй, Еврипид, эй, Еврипидушка!

Послушай, если только смертных слушаешь,

Я, Дикеополь из Холлид,[37] зову тебя.

Мне некогда.

Пусть выкатят тебя!

Нельзя!

Да можно же!

Что ж, выкачусь. Пешком спускаться некогда.

О Еврипид!

Что скажешь?

Ноги вверх задрал?

Спустил бы их. И вправду, хромоногие

Твои герои. У тебя, наверное,

Тряпье найдется. Ведь недаром нищие

Герои драм твоих. Молю покорнейше,

Из драмы старой дай лохмотья жалкие:

Пред хором речь держать я должен длинную.

Не так скажу – казнят меня немедленно.

Какие же лохмотья? Уж не эти ли?

В них выступал Эней,[39] старик несчастнейший.

Нет, не Энея. Есть еще несчастнее.

Не Феникса ль слепого?

Нет, не Феникса.

Другого. Он еще несчастней Феникса.

Какое же еще желаешь рубище?

Ты говоришь про Филоктета нищего?

Нет, тот куда, куда, куда беднее был!

Наверное, ты хочешь взять вонючее

Тряпье Беллерофонта хромоногого?

Нет, не Беллерофонта, хоть и этот был

И хром, и нагл, и мастер разглагольствовать.

Ах, Телефа-мисийца!

Верно, Телефа.

Я умоляю, дай его мне рубище.

Эй, раб! Подай ему лохмотья Телефа,

Они лежат среди рванья Фиестова,[40]

Над тряпками Ино́.

Возьми, пожалуйста.

О Зевс! Насквозь ты видишь все поистине.

Принаряди ж меня как можно жалостней.

Ты, Еврипид, уж удружил однажды мне,

Так дай же все, что требуется к рубищу.

Колпак мисийский[41] нужен мне на голову:

Сегодня должен я сойти за нищего,

Собой остаться, не собой представиться.

Меня узнают зрители комедии,

Зато хористы будут одурачены,

И я легко речами заморочу их.

Я дам. Ведешь разумно дело тонкое.

Ты счастлив будь, а Телеф… нет, молчу, молчу.

Ну ладно! Словесами я наполнился.

Теперь лишь посох требуется нищенский

Возьми его, и прочь от врат от каменных!

О сердце, видишь, гонят, гонят прочь меня!

А для наряда не хватает многого.

Будь вкрадчив, нагл, пронырлив. Еврипид, теперь

Корзинку из-под лампы дай прожженную.

Зачем тебе корзинка, о несчастнейший?

Да низачем. И все же взять мне хочется.

Ну, знаешь, надоел ты. Прочь проваливай!

Увы!

Будь счастлив ты, как мать твоя счастливая.

Ступай же прочь!

Нет, об одном-единственном

Прошу. Дай мне с отбитым краем чашечку.

Возьми, чтоб ты пропал! Вот гость докучливый!

Куда докучливей твои творения!

Еще, мой Еврипид, одно, последнее,

Дай мне горшок, закупоренный губкою.

Ты всю растащишь у меня трагедию.

Возьми и убирайся.

Ухожу теперь.

Ну что мне делать? Без одной вещицы я

Погибну. Слушай, Еврипид любезнейший,

Ее возьму и не приду вовеки я;

В корзину положи засохшей зелени.

Моя погибель! На. Прощай, трагедия!

Нет, кончено, иду. И верно, слишком я

Докучлив стал, презрев печаль властителей.

Ох, горе мне, ох, смерть моя! Про главное

Совсем забыл, а в нем-то все спасение.

Милейший мой, сладчайший Еврипидушка,

Погибнуть мне, коль попрошу когда-нибудь

Еще чего. Одно, одно, последнее!

Дай ты мне травки из запасов матери.[42]

Он обнаглел. Замкните двери крепкие!

Без травки, сердце, нам идти приходится.

Ты знаешь, на какую битву вышли мы,

Спартанских граждан защищать намерившись.

Вперед же, сердце! Подошли к пределу мы.

Стоишь? Но Еврипида в изобилии

Вкусил ты. Он за нас. О сердце бедное!

Иди туда, чтоб там на плаху голову

Склонить и все, что пожелаешь, высказать.

Смелей, вперед! О сердце, я дивлюсь тебе.

Что сделаешь ты, что ты скажешь теперь?

Бесстыжий, бесчувственный ты человек!

Ты городу в залог представил голову.

Ты против всех один решился выступить.

Нет, он не дрожит пред делом таким.

Ну что ж, говори, раз сам пожелал!

Простите, зрители, что, нищим будучи,

Афинянам о деле государственном

Сказать хочу, к тому ж еще в комедии.

Но правду знает даже и комедия.

Речь будет необычная, но честная.

На этот раз не сможет клеветать Клеон,

Что при гостях злословлю я о родине.

Гостей покамест нет; не едут с податью

И не спешат военные союзники.

Сегодня здесь просеянные граждане:

Метеки[43] – это шелуха афинская.

Так вот: к спартанцам ненависти полон я.

По мне, пожалуй, Посейдон, Тенарский бог,[44]

Пускай дома обрушит им на голову.

Мой виноград врагами тоже вытоптан.

Но все-таки – ведь здесь друзья присутствуют –

Зачем одних спартанцев обвиняем мы?

Ведь среди нас – речь не о целом городе,

Запомните, речь не о целом городе –

Людишки есть негодные, беспутные,

Бесчестные, фальшивые, доносчики.

Фискалят, видя плащики мегарские,

Чеснок заметят, свинку или зайчика,

Увидят тыкву или соли горсточку –

«Мегарское!» вскричав, доносят тотчас же.

Да это мелочь, это так уж принято.

Но вот в Мегарах, после игр и выпивки,

Симефу-девку молодежь похитила.

Тогда мегарцы, горем распаленные,

Похитили двух девок у Аспасии.[45]

И тут война всегреческая вспыхнула,

Три потаскушки были ей причиною.[46]

И вот Перикл, как олимпиец, молнии

И громы мечет, потрясая Грецию.

Его законы, словно песня пьяная:

«На рынке, в поле, на земле и на море

Мегарцам находиться запрещается».

Тогда мегарцы, натерпевшись голода,

Спартанцев просят отменить решение,

Что из-за девок приняли афиняне.

А нас просили часто – мы не сжалились.

Тут началось бряцание оружием.

«Вот не бряцали б», – скажут. Но, помилуйте,

Что оставалось им? Когда б серифского[47]

Щенка конфисковал лакедемонянин,

Хозяин утлой лодки, усидели бы

Вы дома? Нет. Вы бы спустили на воду

Судов три сотни. Город бы наполнился

Военным гулом, триерархов[48] криками.

Раздача денег. Судно оснащается.

Заполнен портик. Рядом отмеряется

Паек. Меха и бочки закупаются,

Чеснок, маслины, луковки корзинами,

Венки, флейтистки, сельди, зуботычины.

А в гавани строгают веслам лопасти,

Уключины скрипят, гребцы меняются.

Фанфары, флейты и свистки сигнальные.

Вот так бы поступили вы. Не думали,

Что Телеф это знает? Ах вы, глупые!

Каков нахал! Подлец, подлец негоднейший!

Ты, нищий, речь нам говорить отважился

И обругать осмелился доносчиков?

Мне Посейдон свидетель, правду сущую

Он говорит, ни в чем обмана не было.

Пусть правду, но ему молчать пристало бы.

Нет, не на радость речь держать решился ты.

Эй, ты, куда? Постой-ка! Если вздумаешь

Его ударить, сразу сам поплатишься.

Ламах, поспеши, глазами сверкни,

На помощь! Горгона[49] на шлеме твоем.

Сюда, о Ламах, о друг и земляк!

Эй, полководцы, храбрые воители!

На помощь скорее спешите сюда,

Я в битву уже с врагами вступил.

Откуда клич услышал я воинственный?

Кому помочь? Кого пугать расправою?

Кто из чехла Горгону вызвал криками?

Ламах-герой! О меч, о сечь геройская!

Ламах, вот человек, который город наш

Давно уже поносит речью мерзкою.

Ты, нищий, город поносить осмелился?

Ламах-герой, прошу, помилуй нищего,

Когда сболтнул он что-нибудь неладное.

Что говорил ты? Повтори.

Не помню.

Как?

Меня тошнит от страха пред оружием.

Прошу, оставь подалее страшилище.

Ну вот.

Переверни его, пожалуйста.

Готово.

Из султана дай мне перышко.

Возьми перо.

И подержи мне голову.

Хочу сблевать: не выношу султанов я.

Эй, погоди! Пером ты рвоту вызовешь?

Ведь это ж перья…

Да, скажи, пожалуйста,

Чьи это перья? Индюка, наверное.

Умрешь, подлец!

Ламах, ты ошибаешься.

Здесь ты бессилен. Если же всесилен ты,

Что ж не насилуешь? С тобой оружие.

Ты, нищий, полководцу отвечаешь так?

Какой я нищий?

Кто же, как не нищий, ты?

Кто? Гражданин я честный,[50] не искал наград.

Пришла война – и сразу стал я в первый ряд.

Пришла война – ты сразу получил оклад.

Но я же избран…

Да, тремя кукушками.

Вот мир и заключил я. Отвратительно

Глядеть, как старики в строю сражаются,

А ты и молодежь, тебе подобная,

На жалованье едете во Фракию,

Гиппархиплуты. Тисаменожулики.

А то к Харету или же в Хаонию,[51]

Геретофармазоны, Гиперхитрые,

В Хитрину, в Камарину[52] с поручением.

Но избраны же мы!

А что причиною

Тому, что вы при должности и в денежках,

Другие ж – никогда?

Вот, Марилад, скажи:

Ты сед, а быть послом тебе случалось ли?

Вот видишь, нет. А деловит и сведущ он.

А ты, Дракилл, а ты, Принид, ты, Эвфорид,[53] –

Вы были в Экбатанах[54] и в Хаонии?

Нет, не были. Ламах же и Кесиры[55] сын

Там были. А недавно и на складчину

Им не хватало. «Прочь!» – Друзья кричали им

И осыпали руганью отборною.

О демократия! Стерпеть возможно ли?

Конечно, нет, когда Ламах без должности…

Так вот, со всеми я пелопоннесцами

Всегда сражаться буду и оружием

Преследовать на суше их и на море.

Я ж объявляю, что с пелопоннесцами,

С мегарцами и всеми беотийцами

Торгую. А Ламах здесь не участвует.

Побеждает он мудрою речью своей, согласятся афиняне мирный

Заключить договор. Ну-ка, скинем плащи и попляшем мы в такт анапестам.

Ведь с тех пор как поэтом учитель наш стал и в комедии хор возглавляет,[56]

Он ни разу еще об искусстве своем говорить не решался в театре.

Клевету на него возводили враги, безрассудным афинянам лгали,

Будто город родной и афинский народ поднимает в комедии на смех.

Оправдаться сегодня ему надлежит, чтоб о нем изменили вы мненье.

Утверждает поэт, что немалые он перед вами имеет заслуги.

Это он научил, чтоб не верили вы чужеземца неверному слову,

Чтоб с восторгом не слушали льстивую речь, не зевали за делом гражданским.

Прежде было нетрудно послам городов обмануть вас, начав с обращенья:

«О фиалковенчанные!»[57] Стоило лишь услыхать вам приятное слово

О венках и фиалках – и в этот же миг вам уже не сиделось на месте.

Или если какой-нибудь ласковый льстец говорил о «блестящих Афинах»,

Он всего добивался от граждан, хотя и селедка бывает блестящей.

Вот заслуги учителя. Множеством благ вы обязаны слову поэта.

Он еще показал, как народная власть в городах управляет союзных.

И поэтому, если послы городов привезут нам, афиняне, подать,

То прибудут они потому, что хотят наилучшего видеть поэта.

Ведь недаром согражданам этот поэт говорил безбоязненно правду.

Слава так далеко по земле разошлась о великой отваге поэта,

Что персидский владыка к спартанским послам обратился сначала с вопросом,

Кто из греков на море сильней, а затем он спросил у послов у лаконских:

«А которых из греков известный поэт порицает особенно часто?»

«Те, – сказал он, – которых ругает поэт, несомненно становятся лучше.

И, конечно, победа достанется тем, кто советчика видит в поэте».

Вам поэтому мир предлагают сейчас и условием ставят лаконцы

Наш отказ от Эгины.[58] Не то чтоб они чрезвычайно пеклись об Эгине –

Здесь не в острове дело. Желают они отобрать у афинян поэта.

Вы ж его никому отдавать не должны: он расскажет в комедии правду.

Он берется хорошему вас научить, чтобы вечно вы счастливы были.

Он не станет вам льстить, мзды не станет сулить, не захочет ни лжи, ни обмана,

Он не будет хитрить и чрезмерно хвалить, он хорошему граждан научит.

Пусть плетет Клеон свои хитрости,

Пусть грозит клеветой, строит козни пусть.

Справедливость со мной и добро со мной.

С ними в бой иду. Кто сказать бы мог,

Будто городу я послужить не рад.

Я не то, что он, трус поганый.

Ты, ахарнская муза, приди,

Ты, как пламя, приди, как огонь,

Ты лети, словно искры летят,

Словно дым от горящих углей.

А на угольях жарится рыбка

И подливку готовят фасосскую,[59]

А в углу месят хлеб.

Так приди же, о сельский напев,

Сильный, радостный, полный огня!

Приходи же скорее!

Старцы дряхлые, в обиде мы на город наш родной.

Мы о том и не гадали, в битвах бедствуя морских,

Что лишите нас почета, что ужасно будем жить.

Вы начать готовы дело против слабых стариков,

Чтобы риторы-мальчишки[60] потешались на суде.

Что теперь от нас осталось? Песня спета до конца.

Посох – вот опора наша, наш хранитель – Посейдон.

Мы стоим перед трибуной, шевеля беззубым ртом,

Ничего уже не видя, кроме этого суда,

А мальчишка, заручившись благосклонностью судей,

Ловко хлещет нас речами, мечет быстрые слова.

Как ножи, его вопросы, что ни скажет – западня.

Рвет на части он Тифона,[61] и сбивает, и страшит.

Старец шамкает губами и уходит осужден.

А потом страдает, плачет, говоря своим друзьям:

«Что на гроб себе скопил я, забирают по суду».

Не годится, чтоб старец седой

Погибал у судейских столов.

Многотрудную прожил он жизнь,

Много пота он пролил в бою,

В Марафонской участвовал битве,

Послужил он родимому городу.

В Марафоне тогда

Неприятеля гнали мы прочь.

А сегодня нас гонит подлец.

Что ответишь ты, Марпсий?[62]

Правда, разве справедливо, чтобы дряхлый Фукидид[63]

Погибал, вступивши в тяжбу с этим скифским дураком,

С болтуном, фискалом мерзким, чей отец Кефисодем?[64]

Я был полон состраданья, горько плакал я, когда

Старика наемник скифский на суде припер к стене.

Нет, Деметрою клянусь я, был бы молод Фукидид,

Он такого б поношенья даже грекам не простил,

А Эвафлов бы десяток для начала он свалил,

Он бы крикнул – и от крика скифских тысячи стрелков

Пали б наземь. Он побил бы всю их скифскую родню.

Но уж раз вы не даете старикам спокойно спать,

То судите хоть отдельно стариков и молодых,

Чтоб защитником у старых выступал старик седой,

У мальчишек – толстозадый говорун Алкивиад.[65]

Чтоб отныне наказанье устанавливал в суде

Молодой для молодого, а для старого – старик.

Вот рынка моего границы новые,

Здесь торговать дозволено беотянам,

Пелопоннесцам и мегарцам, только бы

Чтоб не Ламах, а я был покупателем.

Надсмотрщиками рынка я по жребию

Избрал вот эти ремешки лепрейские.[66]

Вход запрещен фискалам, и доносчикам,

И всяким разным там осведомителям.

Теперь схожу и за столбом, где высечен

Мой договор,[67] чтоб виден был на площади.

Афинский рынок, радость ты мегарская!

Мы по тебе скучали, как по матери.

Ну, дочери, отцово наказание,

Ищите хлеба, может, где и сыщете.

Послушайте, не скажут ли желудки вам,

Что лучше – быть голодной или проданной.

Продай, продай нас!

И я того же мненья. Да какой дурак

Захочет вас купить себе на голову?

Но я сейчас мегарский номер[68] выкину:

Я наряжу вас, дочки, поросятами

И так продам. Копытца надевайте-ка,

Чтоб видели, что мать – свинья хорошая.

Клянусь Гермесом, ежели придется вам

Домой вернуться, голода натерпитесь.

Теперь наденьте пятачки на мордочки

И полезайте-ка в мешок живехонько.

Смотрите же, повизгивайте, хрюкайте,

Как подобает поросятам жертвенным.

А я пойду покличу Дикеополя.

Эй, Дикеополь, поросят не купишь ли?

Мегарец, да?

По делу я торговому.

Как жизнь?

Какая жизнь? Сидим голодные.

Неплохо посидеть, послушать музыку.

А что ж еще вы делаете?

Всякое.

Когда, к примеру, собрался в Афины я,

Совет мегарский принимал решение,

Как погубить нас наихудшим способом.

Враз от забот освободитесь.

Именно.

Ну, что еще? А хлеб в Мегаре дорог ли?

Он для меня, как боги многоценные.

Ты соль принес?

Не вы ль над ней хозяева?[69]

Чеснок, наверно?

Где там! Так уж водится,

Как мыши полевые, вы нагрянете

И всё колами поле перероете.

Что ж ты принес?

Да поросяток жертвенных.

Прекрасно, покажи.

Да превосходные.

Взвесь, если хочешь. Жирные, красивые.

А это что ж?

Свидетель Зевс, щетиночка.

Щетина? Да откуда же?

Мегарская.

Что ж, разве не щетинка?

Нет, мне кажется.

Подумать только, что за недоверие!

Не верит, что щетинка. Если хочется,

Давай с тобой на тмин и соль поспорим мы:

Щетина это по законам греческим.

Но человечья.

Да, клянусь Диоклом[70] я,

Моей работы. Чьи ж они, ты думаешь?

Послушай, как визжат.

Ну что ж, послушаю,

Пожалуй.

Эй, подай-ка голос, хрюшечка!

Молчишь? Не хочешь? Ну смотри, паршивая,

Клянусь, домой с тобой сейчас отправимся.

Хрю-хрю.

Не свинка ли?

Покамест поросеночек.

Покормишь – станет свинкой.

Да, лет пять пройдет,

И будь покоен, не уступит матери.

Но в жертву не годится.

Что за новости?

Как не годится в жертву?

Хвост отсутствует.

Мала еще. Немножечко подкормится,

И хвост большой, толстенный, красный вырастет.

Вот на откорм другая, тоже славная.

Но до чего ж у них вот это схожее!

От одного отца, от той же матери.

Вот потолстеют, отрастут волосики,

Для Афродиты жертва будет славная.

Но ей ведь посвящать свиней не принято.

Нет, посвящать – так Афродите именно.

Куда как сладко мясо этих свиночек,

Когда его прокалываешь вертелом.

А что, сумеют есть они без матери?

Клянусь, и без отца они сумеи бы.

Какую любят пищу?

Что ни дай, съедят.

Спроси их сам.

Эй, хрюшки, хрюшки!

Хрю-хрю-хрю!

Хотите вы гороху, свинки?

Хрю-хрю-хрю.

А ягод винных не хотите ли?

Хрю-хрю.

Так станете их есть?

Хрю-хрю-хрю-хрю-хрю-хрю.

Ишь завизжали, услыхав про ягоды.

Эй, кто-нибудь! Мне вынесите из дому

Для свинок винных ягод.

Ишь набросились!

Геракл преславный! Ну и свинки! Чавкают,

Как будто бы явились из Едотии.

А все-таки не всё сожрали дочиста:

Одну стащить я ухитрился ягодку.

Свидетель Зевс! Скотина презабавная.

Ну, сколько ты за них с меня потребуешь?

За связку чесноку одну продам тебе,

За мерку соли и другую отдал бы.

Ну, так и быть! Постой-ка здесь.

Вот это да!

Гермес, торговли бог, когда б жену мою

Мне так продать, да заодно уж с матерью!

Ты кто?

Мегарец я, торгую свиньями.

Я донесу, что свиньи контрабандные,

И сам ты – тоже.

Вот оно, несчастие,

Которым все несчастья наши вызваны!

Ты у меня поплачешь! Отдавай мешок!

Эй, Дикеополь! Гибну от доносчика!

Какой доносчик? Эй, ко мне, надсмотрщики!

Неужто вы фискала не прогоните?

Куда совать свой нос донос осмелился!

Ведь на врагов я доношу.

Наплачешься!

Отсюда – прочь! В других местах выслеживай!

Ведь для Афин же это горе сущее!

Смелей, мегарец! А теперь за хрюшечек

Ты получи. Вот соль, а вот чеснок тебе.

Будь счастлив.

Да у нас какое счастие!

Болтун! Так мне пусть счастье улыбается.

Ну, поросятки, без отца попробуйте

Хлеб-соль жевать, когда жевать случится вам.

Как счастлив этот человек! Слыхали, как успешно

Теперь пошли его дела? Плоды своих решений,

На рынке сидя, он пожнет.

А если Ктесий[71] вдруг к нему

Или другой фискал придет,

Уйдут со слезами.

И никакой теперь тебе не страшен соглядатай,

Свой широченный зад теперь Препид[72] к тебе не сунет.

Тебе не страшен Клеоним.

В одежде праздничной гуляй!

Гипербол,[73] встретившись с тобой,

Тебя не засудит.

Не подойдет к тебе теперь, по площади гуляя,

Кратин[74] – распутник и подлец. Всегда он выбрит гладко,

Он кутит, словно Артемон,[75]

Он чересчур на песни скор.

Козлом отцовским у него

Под мышками пахнет.

Не посмеется над тобой Павсон,[76] подлец и сволочь,

Позор Холарга, Лисистрат,[77] на рынке не пристанет.

Увяз он по уши в беде,

Он голодает, мерзнет он

Не менее, чем тридцать дней

В один только месяц.

Клянусь Гераклом,[78] я мозоль натер себе.

Снимай-ка груз, Исмений, потихонечку,

А вы, флейтисты, дудари фиванские,

Вы лучше дули бы собаке в задницу.

Ну, хватит! Убирайтесь. Осы сущие!

Чтоб вам сгореть! Откуда прилетели вы

К моим дверям, жужжалы вы Хэридовы?

Вот, Иолай[79] свидетель, благодарствую.

От самых Фив дудят, меня преследуя,

И даже с мяты все цветы осыпались.

Не хочешь ли ты, друг, купить чего-нибудь?

Вот птенчики, а вот четверокрылые.

А, хлебоед! Здорово, друг беотянин.

Ну, что принес?

Да все, что есть в Беотии.

Приправы, мята, коврики, светильники,

Крапивники, нырки, сороки, голуби,

Перепела и утки.

Бурей птичьею

На рынок наш сегодня ты обрушился…

Еще есть выдры, лисы, гуси, кролики,

Ежи, хорьки, кроты, лягушки, суслики,

Угри великолепные копайские…[80]

Ты нам принес приятнейшее лакомство.

Раз так, позволь мне выступить с приветствием.

«Пятидесятый», ты по праву старшего

Иди сюда. В гостях мы будем вежливы.[81]

О долгожданный, дорогой, возлюбленный!

Ты здесь, отрада хора комедийного

И Мориха[82] приятель. Поспешите же,

Рабы, жаровню и меха мне вынести.

Смотрите, дети, угорь превосходнейший

Явился к нам. Шесть лет о нем мечтали мы.

Приветствуйте ж его, о дети. Угольев

Я вам достану по такому случаю.

Несите гостя в дом. «И смерть, наверное,

Не разлучит меня»… с угрем приправленным.[83]

А кто же деньги за угря заплатит мне?

Его беру я в счет торговой пошлины.

Ну, что еще продать намереваешься?

Да все здесь продается.

Сколько ж просишь ты?

Иль на другой товар сменяешь?

Правильно.

Не все, что есть в Афинах, есть в Беотии.

Тогда фалерских ты возьми селедочек[84]

Или горшков.[85]

Горшки? Селедки? Дома есть.

А что в одних Афинах только водится?

А, знаю, знаю! Как горшок, доносчика

Ты упакуй и вывези.

Поистине

Я дома дельце прибыльное сделаю,

Придя с такою обезьяной хитрою!

Вот кстати и Никарх идет на промысел.

Как мал он ростом!

Весь дерьмо чистейшее.

Чьи здесь товары?

Все мои, фиванские,

Свидетель Зевс.

Я донесу, что прибыл ты

С военной контрабандой.

Ты с ума сошел!

Ведь ты же воевать задумал с птицами.

Ты тоже пострадаешь!

Что же сделал я?

Я отвечаю только ради публики:

Ты от врагов привез сюда светильники.

Ты, значит, загорелся от светильника?

Ведь он поджечь сумеет доки в гавани.

Светильник – доки?

Да.

Каким же образом?

Привяжет к водяной блохе беотянин

Светильничек и прямо к нашей гавани

При ветре пустит сточными канавами.[86]

А кораблям одной довольно искорки –

И вспыхнут в тот же миг.

Подлец негоднейший!

От блошки вспыхнут, вспыхнут от светильника?

Вы все свидетели.

Заткни-ка рот ему.

Соломы дай. Займусь я упаковкою.

Получше, друг мой дорогой,

Покупку гостю заверни,

Не то в пути

Расколется горшочек.

Уж я на труд не поскуплюсь,

Пускай шипит он и бурлит,

Он от огня,

Богопротивный, треснул.

На что сосуд годится?

Для надобности всякой:

Дерьмо месить, дела мутить,

Как плошкой, ябедам светить

И заварить

Любую можно тяжбу.

Кто ж согласится взять горшок

И дома пользоваться им?

Ведь он всегда

Трещит без передышки!

Зато, любезный, крепок он,

Не разобьется никогда.

Ногами вверх

Его подвесить нужно.

Прекрасно упакован!

Я на барыш надеюсь.

Что ж, наживайся, милый гость.

Неси доносчика домой.

Теперь его

Бросай куда угодно!

Ну вот, насилу увязал проклятого.

Так забирай же свой горшок, беотянин.

А ну, Исмений, подставляй-ка спинушку.

Смотри же, донеси его ты бережно.

Не то чтоб груз хороший был, но все-таки

Хотя бы тем покупка эта выгодна,

Что не страшны тебе отныне кляузы.

Эй, Дикеополь!

Что? Зачем зовешь?

Да вот

Ламах велел, чтобы дроздов на драхму я

Взял у тебя на праздник Возлияния[87]

Да на три драхмы – угорька копайского.

Какой такой Ламах угря потребовал?

Престрашный, потрясающий Горгоною,

Щитом из кожи и тремя султанами.

Нет, не получит, пусть хоть щит в придачу даст.

Пускай над воблою трясет султанами.

Ты только пикни – позову надсмотрщиков.

Пойду-ка я домой с товаром купленным.

Чем не султан – пернатой дичи крылышки?

Посмотри, город весь,

Вот хитрец, сверхмудрец,

Мир добыл он себе,

Все сумеет купить,

Чтобы полон был дом,

Чтобы весел был пир.

Счастье, радость и богатство сами в дверь к нему идут.

Никогда войну отныне не пущу к себе я в дом.

Не хочу, чтоб пела песни о Гармодии[88] война.

Эту пьяную старуху я за стол не посажу.

К тем, кто счастлив и доволен, вдруг врывается она,

И творит дела лихие, и буянит, и громит,

И дерется. А попробуй по-хорошему сказать:

«Ляг, возьми заздравный кубок, выпей сладкого вина» –

Так она еще свирепей наши изгороди жжет

И еще неумолимей топчет, давит виноград.

Он обедать пошел.

Как он важен и горд!

Всем на зависть метнул

Птичьи перья за дверь.

Ты Киприде сродни

И Харитам,[89] о Мир!

Тишина, свой лик прекрасный ты скрывала от меня,

Почему же нас с тобою бог Эрот не обручит,

Не придет, как на картине,[90] осенив чело венком?

Иль ты думаешь, быть может, что негоден я и стар?

Будь моею – и увидишь, что на многое гожусь.

Я взращу, во-первых, лозы, чтоб стояли, как стена.

А за ними встанет дружно цепь смоковниц молодых,

Дальше снова будут лозы – все по силам старику!

А вокруг всего участка – молодых маслин кольцо,

Чтобы маслом в новолунье умащались мы с тобой.

Внимай, народ! По старому обычаю

Попойка будет.[91] Победитель пиршества

Получит мех размера Ктесифонтова.[92]

Эй, дети, женщины! Ведь вы же слышите!

Так что ж вы? Иль не поняли глашатая?

Свежуйте, потрошите, жарьте, пробуйте,

Шпигуйте зайцев! И венки мне вынести!

И вертел дать! Дроздов сейчас поджарю я.

Хотел бы я твой ум иметь,

Хотел бы есть такую снедь,

О человек счастливый!

А то ли будет, как дроздов

Увидите на блюде?

Да, как всегда, ты прав опять.

Огонь раздуй скорее!

Смотрите все: по-поварски,

Искусно, ловко, мастерски

Обед он приготовил.

Ах, горе мне!

Геракл, кого приносишь ты?

Несчастного.

Так лучше поворачивай.

Но мир ведь только у тебя, любезнейший,

Так удели мне от него хоть на пять лет.

А что с тобой?

Пропал, волов лишился я.

Где?

Из-под Филы[93] увели беотяне.

Ах ты, бедняга! Что ж одет ты в белое?[94]

Свидетель Зевс, волы всегда кормильцами

Моими были.

Так чего же просишь ты?

Ослеп совсем, пока волов оплакивал.

Но если жаль тебе Деркета Фильского,[95]

Скорее миром ты помажь глаза мои.

Вот бестолковый! Я ж не врач общественный.

Молю тебя. Волов бы только выручить.

Нет, нет, нельзя. Иди и плачь у Питтала.[96]

Одну лишь каплю, капельку единую

Вот в этот пузырек, прошу я, капни мне.

Не дам ни капли. У меня не выклянчишь.

Ох, горе мне, волы мои рабочие!

По вкусу, видно, мир ему,

Теперь, наверно, никому

Не уделит ни капли.

Полейте медом колбасу

И рыбок мне зажарьте.

Ты слышишь, кто-то там кричит?

Угрей вы не забыли?

Соседей всех твоих убьют

Названья блюд и запах блюд,

И я погибну тоже.

Вот мясо. Пусть как следует прожарится.

Эй, Дикеополь!

Кто еще? Ну, кто еще?

Со свадьбы мясо посылает в дар тебе

Один жених.

И превосходно делает.

Но он просил, чтобы за мясо мира ты

Одну лишь ложку налил в эту баночку.

Не на войну он хочет, а к жене в постель.

Неси обратно мясо, не возьму его.

За сотню драхм, и то не дам ни капельки.

А это кто?

Подружку новобрачная

К тебе прислала с просьбою секретною.

Ну что же, говори.

Смешна поистине

Невесты просьба. Просит настоятельно

Оставить ей оружье новобрачного.

Давай-ка мир. Лишь ей отлить согласен я.

В войне нисколько неповинны женщины.

Так подержи, о женщина, бутылочку.

Что нужно сделать, знаешь? Этой жидкостью,

Когда набор случится, новобрачная

Пускай помажет мужу место нужное.

Снеси-ка мир домой, черпак мне вынеси.

Сейчас вино по кружкам будет налито.

Насупив брови, кто-то к нам торопится.

Должно быть, весть приносит он ужасную.

Увы, ламахи, страхи и сражения!

Кто там шумит у двери меднопанцирной?

Вожди велели, чтобы ты немедленно

С людьми и лошадьми в поход отправился

И в снегопад чтоб запер перевалы ты.

Им донесли, что в праздник Возлияния

Хотят напасть разбойники-беотяне.

Вожди! Числом сильнее вы, чем разумом.

Ужасно! Праздник не дадут отпраздновать.

Увы! Поход военно-ламахический!

Ах, горе! Надо мною насмехаются?

С четверокрылым Герионом[97] свяжешься?

Ай, ай!

Какую весть узнал я от глашатая!

Ай, ай, с каким бегут ко мне известием?!

Эй, Дикеополь!

Что такое?

К ужину

Поторопись с кувшином и корзиною.

Жрец Диониса пригласить велел тебя.

Задержка за тобой. Живее двигайся!

Все прочее давно уж приготовлено:

Столы, тазы, венки, подушки, коврики,

Лепешки, девки, благовонья, сладости,

Маковники, коврижки, булки, пряники,

Танцовщицы и песни о Гармодии.

Иди скорее.

Горе мне, несчастному!

А кто здесь говорил про щит с Горгоною?

Дом запирай, скорее снедь укладывай!

А ну-ка, раб, сюда мой ранец вынеси.

А ну-ка, раб, сюда корзину вынеси!

Мне чесноку и соли, с тмином смешанной!

Мне балыку! Чеснок мне отвратителен.

Мне солонины, да с душком, немедленно!

А мне свинины. Там ее поджарю я.

Мне принеси для шлема оперение!

Мне голубя и перепела вынеси!

Чудесны, белоснежны перья страуса.

Чудесно и румяно мясо голубя.

Эй, перестань смеяться над оружием!

Эй, перестань моих дроздов разглядывать!

Султан мой и мешок подать немедленно!

Зайчатины горшок подать немедленно!

Что, если вдруг султаны молью съедены?

Что, если съем кусочек перед ужином?

Не смей со мною больше заговаривать!

Я и не думал. Мы с рабом поспорили.

Побьемся об заклад! Ламах рассудит нас:

Чье мясо слаще – голубей иль ящериц?

Ты что, смеешься?

Говорит, что ящериц.

Эй, раб, мое копье сними и вынеси!

Эй, раб, сюда мои колбасы вынеси!

Давай-ка из чехла копье мы вытащим.

Тяни же, раб.

И ты тяни как следует.

Мне рукоять щита скорее вынеси.

А мне, мой раб, неси скорее чапельник.

Подай сюда мой круглый щит с Горгоною!

Пирог мне круглый с сырною начинкою!

Все люди скажут: эти шутки плоские.

Все люди скажут: эти булки сладкие.

Налей-ка масла.

В меди отражается

Старик трусливый, ждущий наказания.

Налей-ка меду! Виден мне отчетливо

Старик, плюющий на Ламаха-воина.

Подай сюда скорее панцирь воинский.

А мне подай ты кружку вместо панциря.

Я в нем сражусь с врагами озверевшими.

А я напьюсь с друзьями охмелевшими.

Подстилку, раб, теперь к щиту привязывай!

Как увязал обед, скорей показывай!

Я ранец свой сейчас надену на плечи.

А я накину плащ перед дорогою.

Возьми-ка, мальчик, щит, и в путь отправимся.

Вот снег пошел. Проклятье! Дело зимнее!

Возьми закуски, мальчик. Дело пьяное!

А теперь в добрый час отправляйтесь в поход.

До чего же несхожи обоих пути!

Пить вино одному, увенчав седину,

А другому стоять на посту, замерзать.

А кому-то лежать

Рядом с девушкой, свежей, как утро весной,

Замирая от сладостной ласки.

Обиняков

Я не люблю:

Пусть Антимах,[98]

Скверный поэт,

Погибнет.

Пусть бы ему

Страшную смерть,

Гнусный конец

Зевс уготовил в гневе.

Этот хорег,

Скряга и плут,

Не накормив,

Хор разогнал

Недавно.

Вот бы взглянуть,

Как Антимах

Ужина ждет.

Пред ним шипит поджаренная рыбка.

Но только лишь поэт раскроет рот,

Пусть пес придет и рыбку украдет.

Пусть бы еще,

Кроме того,

Новое зло

Ночью стряслось

С поэтом.

Пусть он верхом

Скачет весь день,

Ночью домой

Пьяный идет от скачки.

Тут-то его

Встретит пускай

Пьяный болван,

Новый Орест,[99]

И стукнет

По голове,

Сил не щадя.

Камень швырнуть

Наш Антимах захочет. Вместо камня

Пускай поэт дерьмо швырнет впотьмах.

Пусть угодит в Кратина Антимах!

Эй, домочадцы, эй, рабы Ламаховы,

Воды, воды согрейте быстро в тазике,

Жгуты готовьте и щипите корпию,

Перевязать ему лодыжку надобно.

Герой наш прыгал через ров и ранен был:

О кол споткнувшись, он лодыжку вывихнул,

Упав на камень, головою стукнулся

И даже из щита Горгону вытряхнул.

Когда же славное перо индюшечье

На камень пало, речь он молвил страшную:

«О славный мир! В последний раз сияние

Твое мне видно! Исчезаю. Нет меня».[100]

Сказав, герой упал в канаву сточную.

Но снова встал, бегущим путь отрезал он,

С копьем в руке преследуя разбойников.

А вот и сам он. Двери отворите же!

Ай-ай-ай-ай!

О, горе мне! Ужасные страдания!

Погибну я, копьем сраженный вражеским.

Но есть другая боль невыносимая.

Меня увидит Дикеополь раненым

И над судьбой моею посмеется.

Ай-ай-ай-ай!

Какие груди – славные, упругие!

Целуй, целуй меня нежнее, золотце!

Взасос целуй, прижмись покрепче губками.

Ведь это я

Первый кружку выпил.

О жалкая судьба, о беды горькие!

Увы, увы! Как болят раны!

Эге, эге! Здорово, друг Ламашечка.

Как несчастен я!

Поцелуй меня!

Как ужасно мне!

Укуси меня!

Мы проиграли свалку рукопашную.

Напившись, учинили свалку страшную?

Увы, целитель Аполлон!

Да нет, не Аполлона праздник празднуем!

Скорей, скорей меня схватите за ногу

И держите, прошу!

Меня вдвоем за эти принадлежности

Подержите, прошу!

Кружится голова от сотрясения.

Я словно в бреду.

С девицей лечь хочу. От возбуждения

С ума я сойду.

Меня к врачу вы отнесите, к Питталу,

Несите осторожно.

Меня несите к заправилам пиршества

И мех мне передайте.

Ужасно! Острие копья мои пронзило кости.

Смотрите! Выпил я до дна. Так славьте же победу!

Ну что ж, согласны мы, старик, твою победу славим.

Я не мешал вина с водой, к тому же выпил залпом.

Хвала тебе, достойный муж! Возьми же мех в награду.

А вы идите все за мной и пойте: слава, слава!

А за тобою мы пойдем,

Тебе и меху пропоем

Победную славу!