Аристофан
Плутос

О Зевс, о боги! Что за наказание

Принадлежать хозяину безумному!

Пусть раб дает советы превосходные,

Да господин их не желает слушаться, –

Терпи, слуга, за это неприятности!

Ведь раб владеть не смеет телом собственным,

Кто нас купил, тому мы богом вверены.

Что так, то так. Но все же бога Локсия,[1]

С треножника златого говорящего,

Упреком упрекаю справедливым: он,

Целитель и пророк, как слышно, опытный,

Дал от себя уйти чуть не в безумии

Хозяину. Ведь вот он за слепым идет,

А должен был бы за собой вести его,

Ведь зрячие всегда поводыри слепых!

А этот – сзади сам идет и мне велит.

И ни словца в ответ мне не прохрюкает!

Так нет же вот, молчать теперь не стану я,

О господин, и если не ответишь мне,

Зачем идем за ним – беды наделаю!

Ведь не прибьешь меня: венок – защита мне![2]

Коль станешь досаждать, то отниму венок.

Заплачешь ты тогда!

Все вздор, и от тебя

Не отвяжусь, пока не объяснишь: кто он?

Узнать хочу, тебе ж добра желаючи.

Ну, так и быть, скажу. Из всех рабов моих

Я ведь тебя считаю за сквернейшего.

Благочестив и справедлив я был всегда,

Но был и беден и несчастлив…

Знаю я!

Кто ж богател? Безбожники, ораторы,

Доносчики и негодяи.

Правильно!

И вот пошел спросить я у оракула,

Не о себе, несчастном неудачнике, –

Ведь стрел в колчане жизни не осталося, –

Спросить о сыне о моем единственном:

Не лучше ли ему вступить на новый путь,

Не лучше ль стать мошенником, обманщиком?

Полезны в жизни, вижу, эти качества.

И что ж промолвил Феб из-под венков своих?[3]

Так слушай же. Ответ оракул ясный дал:

Кого, из храма выйдя, встречу первого,

За тем я должен неотступно следовать

И убедить его со мною в дом войти.

И этого ты первым встретил?

Этого.

Неужто ты не понял прорицания?

Глупец! Сказал тебе ведь бог отчетливо,

Чтоб нравам здешним сын твой в жизни следовал.

Ты думаешь?

Слепому ясно, кажется,

Что в наши дни нет ничего полезнее,

Чем ничего не делать в жизни путного.

Не может быть! Не в этом смысл пророчества!

Тут глубже мысль, тут скрыто что-то большее.

И если б мы могли узнать от этого,

Кто он, зачем пришел и в чем нуждается,

Мы разгадать смогли бы прорицание.

Эй ты, старик! Кто ты таков? Ответь живей,

Не то начну я по-иному спрашивать!

Чтоб ты пропал!

Ого, хозяин, понял ты,

Что он за человек?

Тебе сказал, не мне:

Невежливо ты, грубо начал спрашивать.

Послушай, друг, я человек порядочный,

Ответь мне…

Будь ты проклят, говорю тебе!

Прими, хозяин, мужа и пророчество!

Клянусь Деметрой, ты еще раскаешься!

Ответь, подлец, не то жди смерти подлой ты!

О, если б от меня вы отвязались!

Нет!

Хозяин, наилучший я подам совет:

Я отведу его на гибель подлую.

Над пропастью его поставлю, сам уйду –

Пускай себе он сломит шею, падая!

Веди скорей!

Нет, нет!

Так отвечай тогда!

Но стоит вам узнать, кто я, – так горе мне!

Тогда меня вы, знаю, не отпустите.

Лишь пожелай – клянусь, тебя мы выпустим!

Пустите же сперва.

Вот, отпустили мы.

Так слушайте. Сказать мне вам приходится

То, что сперва хотел я утаить от вас:

Ведь я – сам Плутос!

Как?! Ах ты, негоднейший

Из всех людей! Богатство – ты! И ты молчал?

Как, Плутос – ты? В таком обличье жалостном?

О Аполлон! О божества священные!

О Зевс! Как, как? Ты в самом деле он?

Ну да!

Ты самый?

Да, я самый!

Так откуда же

Идешь такой ты грязный?

От Патрокла я,[4]

Который с дня рождения не моется.

А почему ты слеп? Что за беда стряслась?

Зевс ослепил меня, всем вам завидуя.

Ребенком я однажды пригрозил ему,

Что посещать я стану только праведных,

Разумных, честных: он и ослепил меня,

Чтоб никого из них я различать не мог.

Настолько людям честным он завидует!

А между тем ведь Зевса чтят лишь добрые

И честные!

Конечно.

А поэтому

Ты, зрячим став, захочешь ли, как ранее,

Всех негодяев избегать?

Конечно же!

И поспешишь к порядочным?

Немедленно!

Давным-давно уже ведь их не видел я.

Что ж странного! Я – зрячий, да не вижу их!

Пустите же. Всё обо мне узнали вы.

Тем более теперь в тебя мы вцепимся!

Не говорил ли я, что неприятности

Вы причините мне?

Молю – послушайся,

Не покидай меня. Ведь нравом лучшего

Ты мужа не найдешь, хоть обыщи весь свет.

Свидетель Зевс, один такой я, нет других!

Все так твердят! Но стоит им найти меня

И в самом деле стать людьми богатыми,

Как тотчас превосходят всех негодностью.

Пусть так: но ведь не все же люди – подлые?

Клянуся – все до одного!

Раскаешься!

Когда узнаешь ты, какое счастие

Найдешь, у нас оставшись, передумаешь!

Надеюсь я, надеюсь, с божьей помощью,[5]

От этой слепоты освободить тебя

И зрячим сделать…

Нет, не делай этого!

Я не хочу стать снова зрячим.

Что с тобой?

Вот человек, природою обиженный!

Узнает Зевс, что вы, глупцы, задумали, –

Меня погубит.

Он тебя давно сгубил:

В потемках ты блуждаешь, спотыкаешься.

Быть может… Но боюсь его ужасно я.

И вправду, ты – из всех божеств трусливейший!

Да знаешь ли, что Зевсову владычеству

И всем его перунам вместе – грош цена,

Как только ты прозришь хоть на мгновение?

Ах, замолчи, несчастный!

Будь спокоен, друг!

Я докажу тебе, что Зевса много ты

Сильней.

Докажешь? Ты?

Клянусь всевышними!

Скажи, что над богами Зевсу власть даст?

Конечно, деньги. Их ведь много у него.

А кто, скажи, ему дает их?

Этот вот.

Не чрез него ль и жертвы получает Зевс?

Да, и при том все о богатстве молятся.

Не этот ли всему причина? Трудно ли

Все прекратить, лишь только пожелает он?

Как так?

А так, что в жертву принести нельзя

Быка, лепешку иль другое что, коль ты

Не пожелаешь.

Почему?

Поэтому!

Да кто ж купить что сможет, если ты не дашь

Ему на это денег? Значит, Зевса власть,

Коль в чем он виноват, низвергнуть можешь ты.

Как? Я причина жертв, что Зевсу воздают?

Клянуся – да! Все славное, прекрасное,

Что радует людей, тобой рождается:

Нет ничего, богатству не подвластного.

А я вот стал рабом из-за безденежья,[6]

Из-за того, что у меня богатства нет.

А вот гетеры, говорят, коринфские,[7]

Пристань к ним бедный, так они внимания

Не обратят совсем, а для богатого

Вертеть сейчас же начинают задницей.

И мальчики, как слышно, то же делают –

Не по любви, а по корыстолюбию.

Да, мальчики развратные; хорошим же

Не надо денег вовсе.

Что ж им надобно?

Кому – коня, кому – собак охотничьих.

Стыдятся, видно, деньги прямо требовать;

Название не то, да те же мерзости.

Ремесла все даны нам не тобою ли?

Искусства все не чрез тебя ль открыли мы?

Смотри: вон тот – тачает сапоги весь день…

А тот – кузнец, а тот – древообделочник…

Тот – ювелир, и ты ж ему дал золото…

А этот вором стал, а этот – взломщиком…

Тот – чешет шерсть…

А вон и сукновал сидит.

А тот – дубильщик…

Тот – торгует овощью…

Без помощи твоей – беда развратнику!..

Несчастный я! Я в полном был неведенье!

Персидский царь кичится не тобою ли?

Не ты ль ведешь народное собрание?[8]

Не ты ль, скажи, триеры снаряжаешь нам?

Не ты ль содержишь нам войска коринфские?[9]

Памфил не без тебя ли горько плачется?

Не плачутся ль Памфила прихлебатели?[10]

Агиррий разве не из-за тебя кряхтит?

Не для тебя ль Филепсий стал рассказчиком?[11]

Не чрез тебя ль союз наш с египтянами?[12]

Не чрез тебя ль Лаисы к Филониду страсть?[13]

А башня Тимофея…[14]

Провались ты с ней!

Так не тобой ли это все свершается?

Запомни же, что ты всего единственный

Виновник – и дурного и хорошего.

И на войне тот будет победителем,

На стороне кого ты сам находишься.

И я один все это совершать могу?

Свидетель Зевс, и много больше этого.

Тобой одним лишь не бывают сытыми,

А всем другим на свете пресыщаются:

Любовью…

Хлебом.

Музыкою.

Лакомством.

Почетом.

Пирожками.

Славой.

Фигами.

Тщеславьем.

Кашей.

Властью.

Чечевицею.

Но никогда никто сыт не бывал тобой.

Кто завладел талантами тринадцатью,

Тот только и мечтает о шестнадцати;

Получит их – о сорока он думает,

Иначе, говорит, ему и жизнь не в жизнь!

Мне кажется, всё верно говорите вы.

Но одного боюсь…

Чего ж боишься ты?

Пусть правы вы, пусть силой обладаю я,

Да как мне подчинить ее себе опять?

Клянусь, недаром стало поговоркою:

«Трусливое богатство»!

Нет! С досады так

Какой-то взломщик вздумал оболгать меня,

Когда из дома ничего украсть не смог.

Найдя все крепко-накрепко затворенным,

Он трусостью назвал предусмотрительность.

Теперь ты можешь больше не заботиться;

На дело если только сам решишься ты,

Насквозь все будешь видеть, как Линкей-герой.[15]

Ты, смертный человек, и это сделаешь?

Надеждой обнадежил не напрасною

Меня сам Феб в священном лавра шелесте.[16]

Как? Он все тоже знает?

Разумеется!

Смотрите же!

Ты можешь не тревожиться!

Но твердо знай: хотя б мне умереть пришлось,

Так сделаю!

И я, когда захочешь ты…

Немало мы еще найдем союзников,

Почтенных, только хлеба не имеющих…

Ай-ай! Плохих готовишь нам союзников!

Ничуть, ведь ты сперва разбогатеть им дашь!

А ты беги скорей!

Куда бежать велишь?

Соседей-пахарей зови, найдешь их там,

На их полях, в работе утомительной.

Скажи, пускай идти сюда торопятся,

Чтоб разделить богатство всем нам поровну.

Бегу сейчас.

А из домашних кто-нибудь

Пусть заберет мясца кусочек этот вот.

Давай, я позабочусь. Ну, беги скорей!

А ты, о Плутос, всех божеств сильнейшее,

Войди сюда со мною. Здесь мой дом стоит,

Который ты сегодня же богатствами

Наполнить должен, правдой иль неправдою.

Клянусь богами я, что в каждый новый дом

Вхожу всегда с великой неохотою:

Добра еще от этого мне не было.

Когда случайно к скряге попадаю я –

Меня он в землю закопать торопится;

Заявится к нему пусть честный друг тогда,

Просить взаймы деньжонок хоть немножечко,

Клянется жизнью он, что не видал меня.

А если к моту мне попасть случается,

Меня на кости и на баб изводит он

И за дверь скоро выгоняет голого.

Ты, значит, граждан не встречал умеренных;

А я всегда был из числа таких людей.

Я бережлив бываю, как никто другой,

А надобно, так я и расточителен.

Войдем же в дом: мне хочется, чтоб видели

Тебя моя жена и сын единственный;

Люблю его, но все ж тебя люблю сильней.

Ну что ж, войдем!

Всю правду я сказал тебе.

О вы, делившие хлеб-соль так часто с господином.

Друзья-сограждане его, любители трудиться.

Скорей, скорей спешите вы, совсем не время медлить,

А время вам теперь как раз явиться на подмогу.

Да разве сам не видишь ты, что уж из сил последних

Давно спешим мы, старики бессильные, как можем.

Ты, верно, хочешь, чтобы я бежал, а сам не скажешь,

Зачем меня хозяин твой сюда призвал сегодня.

Я все давно сказал тебе, ты сам не хочешь слушать.

Хозяин объявить велел, что жить вам будет сладко,

Что вы избавитесь теперь от жизни тяжкой, мрачной.

Да что за дело, не пойму, взялось оно откуда?

Ах, что за бестолочь! Пришел сюда старик – весь грязный,

Согбенный, жалкий, сморщенный, плешивый и беззубый,

И даже, небом я клянусь, немного искалечен.

О, повтори! Златая весть! Премного обеспечен?

Сказать ты хочешь, у него с собой есть денег куча?

Да, старческих-то немощей, наверно, будет куча!

Уж не морочишь ли ты нас, надеясь увернуться

И безнаказанно уйти? Ведь у меня есть палка!

Что ж, вы считаете меня бездельником врожденным

И думаете, что совсем не говорю я правды?

Ишь, важно как заговорил! Смотри, чтоб не заплакать!

Давно, мой милый, по тебе соскучились колодки!

В гробу суди! Такой тебе теперь выходит жребий.

Что ж не спешишь? Ведь сам Харон тебе жетон вручает!

Чтоб лопнул ты! Наглец какой, обманщик от рожденья,

Морочишь нас, а толком сам никак не растолкуешь,

Зачем хозяин твой велел сюда нас нынче вызвать.

Устали мы, нам недосуг, но все ж сюда охотно

Пришли мы, много луковиц дорогой пропустивши.[17]

Не буду более скрывать. Привел к себе, о старцы,

Хозяин бога Плутоса – он всех обогатит вас!

Неужто это правда, мы теперь разбогатеем?

Мидасами вы станете, ушей лишь не хватает.[18]

И сладостно, и весело, и хочется плясать мне

На радости… Ах, если бы все это было правдой!

Треттанело́![19] И сам хочу изобразить Киклопа я:

Вот так ногами путаясь, вот так ногами топая,

Веду вас. Деточки, живей! Перекликайтесь сами:

Вы блейте, сбившись кучами!

Вперед, козлы вонючие!

Вверх фаллосы! Эй вы, козлы, мы пьяны будем с вами!

Третанелло́! Ну, а вот мы найдем тебя, Киклопа-то,

И, блея овцами, тебе уж причиним мы хлопоты!

И грязного и пьяного тебя мы под кустами

Найдем, когда пасешь стада

И где-нибудь заснешь, – тогда,

Взяв обожженный кол большой, в твой глаз вонзим мы сами.

А я так стану Киркой той, что растирала зелья![20]

В Коринфе как-то раз она дружочков Филонида

Уговорила, как свиней,

Пожрать растертый кал, сама его им намесила…

Так подражать я буду ей!

Вы веселитесь, хрюкая, бегите вслед за матерью –

За мною, поросята!

Тогда тебя мы, Кирку ту, что растирала зелья,

Что может обморачивать друзей да куролесить,

С весельем мы тебя возьмем,

Чтоб, как Лаэртов сын, тебя нам за ноги повесить;[21]

И калом мы твой нос натрем.

Ты ж, как дырявый Аристилл, тогда козлом проблеешь нам:

«За мною, поросята!»

Ну, хватит! Надо прекратить теперь нам эти шутки;

К другому представлению пора вам обратиться.

А я домой хочу пойти,

Тихонько хлеба с мясом взять,

Чтоб не видал хозяин.

Жевать я буду – вот моя на будущее помощь.

«Сограждане! Пусть радость вам сопутствует!» –

Такой привет уж стар, и век свой отжил он.

Приветствую вас просто. Ведь охотно вы

Пришли; с трудом и все ж без промедления,

Чтобы во всем мне оказать содействие

И чтоб самим спасителями бога стать.

Не бойся, друг! Увидишь, сущий я Арес![22]

Когда за три обола мы в собрании

Толкаемся, то странно было б, если б я

Из рук своих отнять позволил Плутоса.

А вот сюда, я вижу, Блепсидем идет.

Об этом нашем деле он наверное

Услышал: вот шагает он, торопится.

В чем дело тут? Каким же это способом

Разбогател Хремил внезапно? Верить ли?

А между тем, клянусь Гераклом, шумная

Идет молва в цирюльнях средь собравшихся, –

Внезапно-де Хремил богатым сделался!

Но если так, всего мне удивительней,

Что он, в удаче, все ж друзей к себе зовет!

В стране у нас ведь это не в обычае!

Не утая, скажу: со дня вчерашнего,

О Блепсидем, дела мои поправились

И есть чем поделиться. Ты ж – мой старый друг.

Так слухи верны – ты богатым сделался?

Я стану им, как только соизволит бог.

Но есть – да, есть – опасность в предприятии!..

Какая же?

Такая…

Договаривай!

Удастся нам свершить – так наше счастие,

А если нет – так будем мы раздавлены…

Гм! Дело-то, по-видимому, тяжкое!

Не нравится мне это. Неожиданно

Разбогатеть безмерно так и трусить так:

Уж, видно, мало сделал ты хорошего!

При чем тут я?

А так: уж не украл ли ты

Там, в храме бога,[23] серебра иль золота

И вот теперь, быть может, в этом каешься?

Хранитель Феб! Клянусь тебе, конечно, нет!

Довольно вздор молоть, мой друг, все ясно мне!

Ни в чем таком не смей подозревать меня!

Увы! Где ж люди честные, разумные?

Во всех сердцах – одно корыстолюбие!

Ты сам безумным стал, клянусь Деметрою!

С недавних пор как сильно изменился он!

Клянуся небом, человек, рехнулся ты!

Не смотрит он, глаза отводит в сторону,

И ясно, что уж в чем-то он смошенничал.

Я знаю, что ты лаешь: в долю просишься.

Украл я, думаешь?

Проситься в долю мне?!

А дело здесь не в том, совсем в другом оно.

Не кража, значит, а грабеж?

С ума сошел!

И ничего чужого не присвоил ты?

Да нет же.

О Геракл! К чему же клонится

Весь разговор? Сказать не хочет правды он.

Ты обвиняешь, дела ж сам не ведаешь.

Мой друг, пока еще не знают в городе,

Готов помочь тебе. Не стану много брать,

Чтоб рты заткнуть ораторам монетою.

Клянусь богами, ты двенадцать мин с меня

По-дружески возьмешь, а им лишь три отдашь.

Я вижу на скамье для обвиняемых

С женой, с детьми кого-то. Ветвь масличная

В руках у них, – ну, Гераклиды чистые[24]

Или Памфил, молящий о спасении.

Да нет, несчастный ты! Людей порядочных,

И нравственных, и честных в состоянии

Богатством наделить я.

Неужели же?

Так много ты украл?

О горе! Право же,

Меня погубишь ты!

Ты губишь сам себя!

Нисколько, о глупец, когда богатство я

Имею!

Ты? Какое?

Бога Плутоса!

Где ж он?

Да там.

Где?

Дома.

У тебя?

Ну да!

Да пропади совсем! Сам Плутос у тебя?

Клянусь…

Воистину?

Да.

Гестией клянись!

Клянусь я богом Посейдоном!

Как? Морским?

А коль иной найдется, так иным клянусь!

Так что ж ты Плутоса не шлешь к друзьям своим?

Пока не в этом дело.

Как? Делить его

Не нужно?

Нет. Сначала нужно…

Что же, что?

Нам сделать зрячим…

Зрячим? Да кого ж, скажи?

Кого же, как не Плутоса, – любым путем.

Так он и вправду слеп?

Слепой, клянусь тебе.

Вот то-то он ко мне совсем не заходил!

По милости богов зато теперь придет!

А может быть, к нему врача бы нам позвать?

Какой же врач найдется в нашем городе?

Вознагражденья нет – так и леченья нет.

Поищем!

Что искать!

Мне тоже кажется.

Конечно, так. Но я придумал лучшее:

Давай его положим в храм Асклепия.[25]

Вот это так! Ты прав, клянусь богами я!

Не мешкай же, а делай, что задумано.

Иду.

Спеши.

Вот это я и делаю!

На дерзкое, преступное, безбожное

Дерзнувшие, людишки вы несчастные, –

Куда? Бежать? Нет, стойте!

Помоги, Геракл!

Вас, жалкие, я погублю безжалостно:

Дерзнули вы на дерзость нестерпимую,

Какой никто и никогда не пробовал,

Ни человек, ни бог. За то – погибнете!

Да кто же ты? Бледна, как привидение…

Эриния, должно быть, из трагедии!

Глядит она безумно и трагически…

Нет факела у ней.

Так ей достанется!

Вы кем меня считаете?

Кабатчицей

Иль рыночной торговкою. Иначе бы

Так не орала, раз тебя не трогают…

Не трогают? А кто же дело страшное

Затеял – изо всей страны изгнать меня?

Тебе не остается ль преисподняя?

Однако кто ты? Надо бы давно сказать.

Я – та, что вам воздаст по праву нынче же

За то, что вы изгнать меня задумали.

Быть может, то соседняя трактирщица,

Что в счет всегда мне ставит чарки лишние?

Я – Бедность, та, что с вами много лет живет!

Владыка Аполлон! О боги! Скрыться где?

Эй, ты, куда? Трусливое животное,

Постой!

Нет, ни за что!

Ты не останешься?

Два мужа, от одной сбежим мы женщины?

Пойми, несчастный, – Бедность это! Нет нигде

На свете существа ее зловреднее.

Стой, стой, прошу!

Клянусь, я не останусь здесь!

А я скажу, что дела нет позорнее.

Из всех тех дел, что мы на свете делаем,

Чем бога одного бросать беспомощным

И, струсив, убежать, не поборовшись с ней.

Да сила где и где у нас оружие?

И где тот щит, где панцирь тот, которого

В заклад не отнесла б она, проклятая!

Не бойся. Знаю, что с ее характером

Один лишь Плутос сладить в состоянии.

Вы, грязные, дерзить и хрюкать смеете,

Когда с поличным в страшном деле пойманы?

А ты, мерзавка, пропади ты пропадом,

Что здесь ругаешься? Тебя не трогают!

По-вашему, меня вы не обидели,

Пытаясь так устроить, чтобы Плутос ваш

Опять прозрел?

Да что же тут обидного,

Когда для всех людей добро мы сделаем?

Какое же добро, скажи?

Какое же?

Тебя, во-первых, из Эллады выгоним!

Меня? Тогда какое же есть худшее

Из зол, возможных для людей?

Какое зло?

Когда б забыли мы, что делать надо нам.

На это вам я буду возражать сейчас.

Сперва о главном: докажу, что я одна

Для вас причиной всяких благ являюся,

Что живы только мною вы. А если нет,

То делайте со мной, что пожелаете!

Ты смеешь это утверждать, о мерзкая?

А ты – внимай! Легко я докажу тебе,

Что ты во всем жестоко ошибаешься,

Желая сделать праведных богатыми.

О палки, о колодки! Не поможете ль?

А ты не злись и не вопи, а выслушай!

Да кто бы мог, такую вещь услышавши,

Не возопить?

Кто? Всякий благомыслящий!

Ну, что ж, к какой мне пене присудить тебя,

Коль проиграешь?

Да к любой!

Ну ладно же!

Но если вы мне оба проиграете…

Достаточно ли будет двадцати смертей?

Да, для нее. А нам и двух достаточно!

Не медлите, вы их сейчас получите!

Что ж можно возразить мне справедливого?

Только мудро должны говорить вы теперь, чтоб над ней одержать вам победу!

Возражайте речами на речи ее и ни в чем не давайте ей спуска.

Ясно, кажется, всякому, думаю я, – и у всех одинаково мненье, –

Справедливо, чтоб честные люди одни в благоденствии жизнь проводили;

Негодяев же всех и безбожников всех да постигнет обратная участь!

Ну так вот, всей душой к этой цели стремясь, мы с трудом наконец отыскали

Благородное средство, прекрасную мысль, применимую к нашему делу.

Если Плутос теперь станет зрячим у нас и не будет вслепую скитаться,

Он к порядочным людям направит свой путь и уж их никогда не оставит,

А дурных и безбожников будет бежать. И затем всех людей осчастливит,

Их богатыми сделав, но в них сохранив благочестье и прежнюю честность.

Ну, скажи, кто придумать бы мог для людей лучше что-нибудь этого плана?

Да никто! И свидетелем этому – я.

У нее и не спрашивай вовсе!

Если только представить себе, как у нас жизнь людская теперь протекает,

Кто ее не признает безумьем сплошным, а быть может, еще и похуже?

Мы ведь знаем, что многие между людей негодяи, а все же богаты,

И неправедно обогатились они; ну, а многие, будучи честны,

Голодают, и терпят различное зло, и с тобой чуть не всю жизнь проводят.

Утверждаю я: этому впредь не бывать, если Плутос, прозрев, уничтожит

Вот тебя. И кто вступит на путь на такой – наибольшее благо даст людям.

Изо всех из людей, видно, легче всего вас к безумству склонить удалося,

Вас, двух старцев седых, сотоварищей двух в болтовне и пустых заблужденьях!

Если б даже случилось, как хочется вам, – это вам не пошло бы на пользу!

Да ведь если бы Плутос стал зрячим опять и раздал себя поровну людям,

То на свете никто ни за что бы не стал ремесло изучать иль науку.

А коль скоро исчезнет у нас ремесло и наука, то кто же захочет

Иль железо ковать, или строить суда, или шить, или делать колеса,

Иль тачать сапоги, иль лепить кирпичи, или мыть, иль выделывать кожу,

Или, «плугом разрезавши лоно земли, собирать урожаи Деметры»,

Если сможете праздными жить вы тогда, ни о чем о таком не заботясь?

Пустяки говоришь! Потому что над всем, что теперь перечисляла нам ты,

Будут слуги, конечно, трудиться у нас.

Да откуда же слуги возьмутся?

Разумеется, купим за деньги мы их!

Ну, а кто же займется продажей,

Если денег у каждого будет хватать?

Что ж, какой-нибудь, в жажде наживы,

К нам приедет сюда фессалийский купец, ненасытный торговец рабами.

Но, во-первых, не станет на свете никто заниматься торговлей рабами,

Как вполне это ясно из слов из твоих. Кто ж захочет, владея богатством,

За подобное дело приняться и жизнь подвергать постоянному риску?[26]

Так что сам поневоле ты будешь пахать, и копать, и все прочее делать,

И гораздо мучительней жизнь проводить, чем теперь…

Чтоб тебе провалиться!

А затем – не надейся, что будешь ты спать на кровати: кроватей не будет!

На коврах? Тоже нет: кто захочет их ткать, сам достаточно денег имея?

Благовонными маслами не умастишь ты невесту, вводя ее в дом свой,

Не украсишь ее расточительно ты пестроцветно окрашенным платьем.

Между тем что за польза богатыми быть, если радостей всех вы лишитесь?

От меня ж получаете вы это все, в чем нуждаетесь, в изобилье:

У ремесленника, как хозяйка, сижу в доме я и его принуждаю

И нуждою и бедностью путь отыскать, чтобы денег на жизнь заработать.

Да, уж ты! Что ты можешь хорошего дать? Разве только ожоги от бани,

Только плач и стенанья голодных детей и голодных старух причитанья!

О бесчисленных блохах, о вшах, комарах говорить я уж вовсе не стану,

Их великое множество, над головой они вьются, жужжат, досаждают,

Заставляют вставать бедняка, говоря: «Хоть голоден, а все ж подымайся!»

И к тому ж вместо платья имеет бедняк лишь лохмотья, а вместо кровати –

Сноп соломы, клопами кишащий; засни – так они тебя живо разбудят!

И гнилую рогожу он вместо ковра постилает, а вместо подушки

Он под голову камень побольше кладет, и питается он вместо булки

Корнем мальвы, а вместо ячменных хлебов – пересохшими листьями редьки;

От большого кувшина разбитого верх стулом служит ему; бок корчаги,

Весь потрескавшийся, заменяет квашню. Ну, теперь доказал я наглядно,

Что причиною многих, неслыханных благ для людей ты являешься, Бедность?

Ты не жизнь бедняка описал, а, скорей, нищеты беспросветной обличье.

Ну, конечно, недаром же Бедность зовем Нищеты мы сестрою родною.

Вас послушать, окажется, что Фрасибул Дионисию равен, тирану![27]

Нет, клянусь, не такая совсем моя жизнь, никогда и не будет такою.

Участь нищего, как описал ты ее, в том, чтоб жить, ничего не имея;

Участь бедного – быть бережливым всегда и всегда быть прилежным в работе,

Нет избытка совсем у него, но зато не бывает ни в чем недостатка.

Да, Деметрой клянусь, ты блаженную жизнь бедняка описала прекрасно:

Век свой трудится он и гроши бережет, а умрет – и на гроб не оставит.

Насмехаться пытаешься ты и острить, уклоняясь от дельного спора,

И не знаешь того, что не Плутос, а я помогаю стать лучшими людям

И душою и телом. Ведь вот: от него, от богатства, – подагрики люди,

Толстопузые и толстоногие все, разжиревшие до безобразья;

У меня ж – сухощавы, страшны для врагов и с осиною талией тонкой.

Верно, с голоду сохнут они у тебя, вот откуда и талии тонки.

А теперь речь о нравственности поведу и немедленно вам докажу я,

Что пристойность и скромность со мною живут, а с богатством – одна только наглость.

Ну, конечно! Ведь скромно вполне – воровать и устраивать кражи со взломом!

Вору надо скрываться, и, Зевсом клянусь, разве это – не высшая скромность?

Посмотрите теперь на ораторов вы в государстве: пока они бедны,

То с народом своим, с государством они поступают всегда справедливо;

Но лишь станут богаты, казну обобрав, – справедливость их тотчас исчезнет;

Строят козни они против граждан своих, поступают враждебно с народом.

Это все ты не ложно теперь говоришь, хоть при этом и сильно злословишь:

Что ж из этого? Нечего нос задирать, берегись, как бы после не плакать.

Если нас пожелаешь ты все ж убедить, будто бедность гораздо желанней,

Чем богатство.

А ты мне на речи мои возразить ничего не умеешь,

Трепыхаешься только да вздор говоришь.

Отчего ж тебя все избегают?

Оттого, что я лучшими делаю их. И на детях ты можешь наглядно

Это видеть: они ведь бегут от отцов, хоть отцы и желают им блага.

Да, нелегкая это задача всегда – распознать, где и в чем справедливость!

Ты, пожалуй, готова сказать, что и Зевс распознать не умеет благое:

Ведь богатством не малым владеет он сам!

А вот эту на нас насылает!

Гноем басен прадедовских, жалкие вы, залепило обоим вам разум!

Ну, конечно, Зевс беден! И это я вам докажу как нельзя очевидней.

Если Зевс сам богат, отчего же тогда он, создав Олимпийские игры,

На которые эллинов всех и всегда через каждые пять лет сзывает,

Отчего же тогда победителей он в состязанье, борцов украшает

Лишь масличным венком? Золотым должен был увенчать бы, имей он богатство!

Ну, не ясно ль вполне, что так делает Зевс потому, что он ценит богатство?

Сберегает его; расточать же его он желанья совсем не имеет:

Победителям он пустяки лишь дает, а богатство себе оставляет.

Вещь постыднее бедности хочешь ему приписать ты, когда полагаешь,

Что, владея богатством, немалым притом, Зевс настолько и скуп и корыстен.

Ах, проклятая! Зевс пусть погубит тебя, увенчавши венком из маслины!

Так посмейте ж еще утверждать, будто все, что есть только благого на свете, –

Не от Бедности!

Что ж! У Гекаты самой нам об этом теперь остается

Разузнать: что же лучше – богатым ли быть или бедным? Пускай она скажет,

Как богатые люди в указанный день каждый месяц приносят еду ей

И как бедные сразу всю эту еду похищают, не дав и поставить…

Однако – сгинь! Не хрюкай ты

Ни словечка больше!

Не убеждай – не убедишь!

О Аргос, их речам внемли![28]

Павсона-друга призови![29]

Что ж мне, горькой, делать?

Скорей проваливай от нас!

Куда же мне деваться?

Колодки ждут тебя! Спеши!

Нечего тут медлить!

Однако знайте, вы меня

Обратно позовете!

Тогда придешь, теперь же сгинь:

Ведь лучше мне разбогатеть,

А Бедности – башку сломить!

Богатым быть хочу, о Зевс,

С детьми, с женою пировать!

Когда же, умастившись,

Пойду домой из бани, –

Плевать хочу на ремесло,

Да и на Бедность тоже!

Ну, наконец ушла от нас проклятая!

Теперь скорей возьмем с собой мы Плутоса

И поведем – положим в храм Асклепия.

Не станем медлить, чтобы снова кто-нибудь

Не помешал нам в замысле задуманном.

Эй, Карион, подстилку выноси сюда,

И Плутоса веди, как то положено,

И все возьми, что дома приготовлено.

О мужи-старцы! На Тезейских празднествах[30]

Похлебку вы хлебали часто коркою,[31]

Вам счастие теперь, вам радость выпала,

А с вами всем, кто в жизни шел путем добра!

Что доброго принес ты, друг друзей своих?

Ты, видно, к нам пришел, как вестник радости!

Счастливо жизнь хозяина сложилася.

А Плутоса – еще того счастливее:

Слепой прозрел, блестят теперь глаза его,

По милости Асклепия-целителя.

Готов я от радости громко кричать!

Да, радуйтесь, хотите ль, не хотите ли!

Восславим отца прекрасных детей,

Асклепия, свет для смертных.[32]

Что тут за крик такой? Уж нет ли весточки

Какой-нибудь хорошей? Ведь давно уже

Я, сидя дома, ожидаю этого.

Скорей, скорей, хозяйка, выноси вино

И пей при всех, – винцо, я знаю, любишь ты, –

Ведь блага все тебе несу охапками!

Да где ж они?

Из слов моих узнаешь все.

Так расскажи скорей, что хочешь рассказать.

Ну, слушай же теперь; я всю историю

От головы до пяток изложу тебе.

Ах, головы не тронь моей!

Не хочешь ты

Добра себе?

Нет, не хочу историй я!

Как только мы ко храму бога прибыли,[33]

Ведя того, кто был тогда несчастнейшим,

Теперь же стал блаженным и счастливейшим, –

Сперва мы взяли, к морю повели его,

Потом омыли…

Зевс свидетель, счастлив был

Слепой старик, в холодном море вымытый!

Потом мы ко святилищу направились.

На алтаре лепешки, жертвы разные

Мы предали огню Гефеста[34] мрачного;[35]

И Плутоса, как надо, уложили мы,

Себе ж подстилки из соломы сделали.

А были там другие, бога ждавшие?

Был там и Неоклид, который хоть и слеп,

Да в воровстве заткнет за пояс зрячего,

И многие другие с всевозможными

Болезнями. Когда же, потушив огни,

Жрец нам велел ложиться спать немедленно

И приказал молчать, коль шум послышится, –

Мы тотчас же в порядке улеглися спать.

Заснуть не мог я: не давал покоя мне

Горшок с пшеничной кашею, поставленный

Какою-то старушкой в изголовии.

Чертовски мне хотелось подползти к нему.

Но тут, глаза поднявши, вижу я, что жрец

Утаскивает фиги и пирожные

От трапезы священной. После этого

Стал обходить проворно алтари кругом –

Не пропустил ли где лепешки жертвенной.

Потом все это посвятил… в мешок себе!

Уразумев всю святость дела этого,

Я кинулся к горшку с пшеничной кашею.

Ах ты, несчастный, бога не боялся ты?!

Клянусь, боялся: как бы до меня к горшку

Не подошел тот бог, венком увенчанный!

Ведь жрец его уже мне показал пример,

Но тут старушка, шум услышав близ себя,

Горшок рукой прикрыла. Свистнул я, как змей

Священный, и впился зубами в руку ей.

Старуха быстро руку вновь отдернула,

Сама ж лежала тихо, вся закутавшись

И хуже кошки навоняв от ужаса.

Горшок пшеничной каши я уплел зараз.

Когда ж набил себе живот, то снова лег.

А бог еще не приходил к вам?

Нет еще.

Затем я штуку выкинул забавную:

Лишь только сам он подошел поближе к нам,

Я грохнул, – сильно так живот мне вспучило.

Конечно, бог тут отвращенье выразил?

Нет, но Ясо, что шла за ним, сконфузилась,

А также Панакия отвернулася,

Зажавши нос: воняю я не ладаном!

А бог?

Клянусь, не обратил внимания!

По-твоему, бог, видно, деревенщина!

Скорей, дерьма любитель он.

Ах, дерзкий ты!

Но, струсив все же, быстро я закрыл лицо

Своим плащом, а бог тут, обходя вокруг,

Внимательно всех страждущих осматривал.

Затем служитель-мальчик дал Асклепию

Из камня ступку, пестик и коробочку.

Из камня?

Что? Коробочку? Конечно, нет!

Ах, пропади совсем! Да как ты видеть мог,

Раз весь закутан был?

Да через дырочки!

Их у меня в плаще, клянусь, достаточно!

И прежде всех для Неоклида начал он

Готовить пластырь; положил для этого

Головки три он чесноку теносского[36]

И в ступочке растер их с соком сильфия.[37]

Все это он полил сфеттосским уксусом[38]

И налепил на глаз, да веко вывернул,

Чтоб было побольнее. С криком, с воплем тот

Стал убегать, а бог ему сказал, смеясь:

«Так и сиди здесь, пластырем залепленный,

Чтоб ложных клятв ты не давал в собрании…»

Какой бог мудрый, как он любит город наш!

А вслед за тем подсел уж он и к Плутосу,

Со всех сторон его ощупал голову,

Потом, взяв чистую льняную тряпочку,

Протер ему глаза он. Панакия же

Ему закрыла покрывалом пурпурным

И голову и все лицо. Тут свистнул бог –

Из алтаря вдруг два дракона выползли

Огромные!

О боги милосердные!

Под покрывало тихо подползли они,

Ему глаза лизали, как мне кажется.

И прежде чем, хозяйка, десять шкаликов

Успела бы ты выпить, – Плутос зрячим встал!

В ладоши тут захлопал я от радости

И разбудил хозяина. Немедленно

И бог и змеи скрылись во святилище.

Лежавшие ж кругом, как ты сама поймешь,

Приветствовали Плутоса; ночь целую

Не спал никто, пока не занялась заря.

И бога я благодарил восторженно

За то, что Плутоса вновь зрячим сделал он,

А Неоклида ослепил еще сильней.

Владыка бог, вот сила какова твоя!

Но где, скажи мне, Плутос?

Он идет сюда,

Но окружен толпою он несметною.

Все люди, что доселе были честными

И бедными, теперь его приветствуют

И руку жмут ему, сияя радостью;

Богатые ж, владевшие имуществом

Обильным, да нечестно приобретенным,

И хмурят брови и глядят все пасмурно…

А те идут, венками увенчав себя,

Смеясь, благословляя. Мерной поступью

Шагают старики, стуча подошвами.

И вы здесь, все до одного, не медлите,

Скакать, плясать и танцевать пришла пора!

Никто теперь уж дома не объявит вам,

Что хлеба нет, что нет в мешке муки у вас!

Гекатою клянусь, баранок связкою

За вести добрые, что ты принес, хочу

Тебя я увенчать.

Смотри, не медли же!

Пред нашими дверями скоро будут все.

Пойду домой, чтоб сласти для обсыпки взять[39]

Как будто бы глаза – покупка новая.

А я теперь пойти хочу навстречу им.

И прежде всех – тебе привет, о Гелиос![40]

Священная Паллада – мир земле твоей

И всей стране Кекропа, давшей мне приют![41]

Своих несчастий прежних я стыжусь теперь:

Не ведал я, с какими раньше жил людьми!

А всех достойных моего сообщества

Я избегал, не видя их. О горе мне!

Неверно поступал в обоих случаях.

Иначе я теперь все это сделаю,

И докажу всем на земле отныне я,

Что против воли был я с негодяями!

Подите прочь! Как, право, надоедливы

Друзья, что тут как тут, лишь повезет тебе!

Толкаются и наступают на ноги,

И всякий хочет выразить любовь свою.

Кто только не приветствует! Какой толпой

Был окружен я стариков на площади!

Привет тебе, любимый, и тебе привет!

Постой-ка по обычаю, сластями я

Тебя осыплю.

Нет, ни в коем случае.

С тех пор как я прозрел, я в первый дом вхожу.

А потому, друзья мои, не из дому

Мне уносить, – напротив, надо в дом вносить!

Ты, стало быть, не примешь эти лакомства?

У очага, внутри, да, по обычаю.

Избегнем тем и шутки балаганной мы.

Не подобает нашему учителю

Бросать и лакомства и фиги зрителям,

Чтоб к смеху их принудить этой выходкой.

Ты прав, войдем. А то Дексиник – вон, гляди,[42]

Уж с места встал, чтоб фиги на лету хватать.

Как сладко жить, коль валит счастье, граждане,

И ничего тащить не надо из дому!

Добра такая куча в дом вломилась к нам,

Хоть никого ни в чем мы не обидели.

Разбогатеть – такая вещь приятная!

Наполнены лари мукою белою,

Кувшины же – вином душистым доверху;

Посуда вся и серебром и золотом

Полным-полна – ну, просто удивительно!

Колодец полон масла, а бутылочки –

Душистой миррой, кладовые – фигами;

А уксусницы, блюдца, утварь разная –

Вся стала бронзовой. Дощечки старые

Для рыбы – все серебряными сделались.

Очаг же вдруг у нас слоновой кости стал.

Мы, слуги, в «чет и нечет» лишь статерами[43]

Играем, подтираемся ж не камешком,

Но лист чесночный в негу погружает нас.

Хозяин мой теперь, венком увенчанный,

Свинью, козла, барана колет в жертву там,

Меня же дым прогнал. Не в состоянии

Я оставаться там: глаза мне выело!

За мною следуй, мальчик, чтобы к богу мы

Пришли скорей.

Эй, кто сюда шагает к нам?

Несчастным раньше был, теперь – счастливый я.

Один из честных ты людей, как кажется?

Ты прав.

Чего же ты желаешь?

К богу я

Иду; он мне причиной стал великих благ.

Я, от отца изрядное имущество

Наследуя, друзьям стал помогать в нужде;

Я думал, в жизни это пригодится мне.

И скоро расточил все состояние…

Вот именно!

И стал совсем несчастным ты.

Вот именно! В то время, впрочем, думал я,

Что если-де я помогу в нужде друзьям,

Они потом помогут мне при случае.

Все отвернулись, точно не узнав меня!

К тому ж и насмеялися!

Вот именно!

Меня сгубила засуха имущества!

Теперь уже не так! За это бога я

Иду почтить молитвой подобающей.

Но, ради всех богов, к чему же этот плащ,

Который мальчик твой вслед за тобой несет?

Хочу его я богу в дар пожертвовать.

В нем, верно, посвящался ты в мистерии?

Нисколько; просто мерз я в нем тринадцать лет.

А башмаки?

И в них я зимовал всегда.

И это в жертву ты несешь?

Свидетель Зевс!

Занятные несешь подарки богу ты!

О, горе мне! Пропал, погиб, несчастный я,

Несчастный дважды, трижды и четырежды,

Двенадцать раз и десять тысяч раз! Ой-ой!

Я предан власти божества всесильного!

Спаситель Феб и боги многочтимые!

Что за беда постигла неудачника?

Не претерпел ли я теперь все ужасы?

И не погибло ль все мое имущество?

Всему виною этот бог; ослепнуть он

Вновь должен, коль суды еще имеются!

Мне кажется, суть дела понимаю я:

К нам человек прескверный приближается.

Чекана, видно, он совсем неважного.

Тогда пусть пропадет, клянусь, я буду рад!

Где он, где этот бог, который всех один

Сулился нас обогатить немедленно,

Лишь только зрячим станет, как был ранее?

Куда там! Разорил уже он кой-кого!

Но с кем же так он поступил?

Да вот со мной!

Ты что ж – из негодяев и грабителей?

Свидетель Зевс, в вас нет ни капли честности!

Конечно же, у вас мое имущество!

Какой шальной влетел, клянусь Деметрою,

Доносчик к нам! Понятно: голодает он.

А ты ступай скорей на площадь, живо, ну!

На колесо там вздернутый по правилам,

Расскажешь, как смошенничал.

Чтоб сгинул ты!

Спаситель Зевс! Как много благодарности

Заслужит этот бог от всех от эллинов,

Когда он злом погубит злых доносчиков!

О, горе мне! Грабитель, издеваешься?!

Скажи ж, откуда взял ты этот новый плащ?

Я на тебе вчера видал изодранный.

Ты для меня ничто. Купил за драхму я

Эвдамово кольцо заговоренное.[44]

Но силы нет в нем отразить доносчика!

Не страшное ли это издевательство?

Глумитесь вы! А что хотите делать здесь –

О том молчок! Уж видно, что не доброе!

Да, для тебя недоброе! Ты так и знай.

Клянусь, за мой вы счет хотите пир задать!

И вправду так! А ты, с твоим свидетелем,

Хоть лопните – ни крошки не получите.

Вы отпираетесь? Мерзавцы! Жарится

Там, в доме, мясо, рыба там навалена.

Ю-хю, ю-хю, ю-хю, ю-хю, ю-хю, ю-хю…

Ну, чем, проклятый, пахнет?

Пахнет холодом, –

Ведь он закутан в этот плащ изодранный.

О Зевс, о боги! Непереносимые

Терплю от них обиды! О, как горестно,

Что я, примерный гражданин, страдаю так!

Ты – гражданин примерный?

Как никто другой!

Ответь тогда мне на вопросы.

Что тебе?

Ты земледелец?

Разве я с ума сошел?

Тогда купец?

Прикидываюсь им порой.

Что ж? Ремеслу учился ты?

Клянусь, что нет!

Так чем живешь ты, ничего не делая?

О всех делах – и частных и общественных –

Забочусь я.

Ты? А зачем?

Так хочется!

Так в чем твоя примерность? Ненавидимый,

Суешься ты, грабитель, не в свои дела!

Ах ты, глупыш! Не должен ли заботиться

По мере сил я о своем отечестве?

Соваться всюду – значит ли заботиться?

Да! Помогать законам установленным

И преграждать пути их нарушителям!

Не для того ли судьи в нашем городе

Нарочно избраны?

А обвинитель кто?

Кто пожелает.

Ну, так я – желающий!

Настолько благо города мне дорого.

Плохого же имеет он защитника!

Скажи: что ж ты не хочешь жить в спокойствии

И без забот?

Такая жизнь – собачья жизнь,

Раз мы ее проводим не в занятиях.

И ты не переменишься?

Хоть золотом

Меня осыпь и молока дай птичьего!

Снимай же плащ скорей!

Тебе ведь сказано!

И башмаки!

Тебе все это сказано!

А ну-ка, пусть ко мне из вас подступится

Кто пожелает!

Ну, так я – желающий!

О горе мне! Средь бела дня ограблен я!

Что, будешь жить, в дела чужие путаясь?

Ты видишь? Я беру тебя в свидетели!

Но удирает, погляди, свидетель твой!

Попался я один! Увы!

Кричишь теперь?

Увы, увы, увы!

Дай мне твой рваный плащ,

Чтоб облачить им этого доносчика!

Нет, плащ мой посвящен давно уж Плутосу.

Для дара места лучше и не сыщется,

Чем возложить на вора и грабителя!

А Плутоса плащом украсим праздничным.

Скажи теперь, что делать с башмаками нам?

А башмаки ко лбу его немедленно

Мы пригвоздим, как к дереву священному.

Я ухожу. Я знаю – вы сильней меня.

Но если бы найти мне содоносчика,

Хоть глупого, и бога я могучего

К ответу потяну тогда немедленно.

Он явно разрушает демократию –

Один, не испросив на то согласия

Совета и народного собрания.

Теперь, когда шагаешь снаряженный ты

Во все мои доспехи, в баню ты спеши[45]

И грейся, став на место корифейское.[46]

Когда-то я ведь тоже занимал его!

Но банщик в двери вышвырнет, схватив его

За задницу. По виду разгадает ведь,

Что человек совсем плохой чеканки он.

А мы пойдем и богу вознесем хвалу.

Туда ли я попала, старцы милые?

Не здесь ли этот новый бог находится,

Иль совершенно я с дороги сбилася?

Ты у его дверей, красотка юная,

Чей голос полон робости девической.

Ну так из дома кликну я кого-нибудь.

Не надо. Выхожу и сам я из дому.

А ты зачем являешься? Выкладывай!

Ах, милый мой, дела свершились страшные,

Безбожные: с тех пор как этот бог прозрел,

Мне жизнь не в жизнь он сделал окончательно.

Да дело в чем? Неужто ты доносчица

Средь женщин?

Нет, клянусь тебе, конечно нет!

Так обнесли тебя, наверно, чаркою?

Смеешься ты, а я терзаюсь, бедная!

Да что ж тебя терзает так? Рассказывай!

Ну, слушай. Я имела друга – юношу,

Хоть бедного, да милого, красивого

И честного. Чуть выскажу желание, –

Исполнит все так чинно, так прекрасно он!

Зато и я, что ни попросит, делала.

Что ж у тебя просил он главным образом?

Немного: был со мной стыдлив до крайности.

Попросит он драхм двадцать, чтоб купить себе

Гиматий,[47] восемь – чтоб купить сандалии;

Да для сестер попросит на хитончики,

Да для старухи-матери – накидочку,

Зерна четыре меры – на питание.

Немного же, клянуся Аполлоном я,

Ты назвала! И впрямь стыдлив был юноша!

И это все не из корыстолюбия, –

Так говорил, – он просит, из одной любви:

Чтоб вспоминать меня, нося гиматий мой…

Да это не любовь, а страсть безмерная!

Да, но теперь совсем переменился он

И думает, противный, не по-прежнему.

Когда вот это самое пирожное

И все другие, что на блюде, лакомства

Заботливо послала я, сказав ему,

Что вечерком приду…

Скажи, что сделал он?

Все это он обратно отослал ко мне,

Чтоб больше у него не появлялась я,

И, отсылая, мне он передать велел:

«Что было, то уж больше не воротится».

Как видно из всего – способный юноша:

Богатым став, не хочет чечевицы он,

А раньше все готов был есть от бедности.

Да, раньше что ни день, клянусь богинями,

К дверям моим сам направлял стопы свои…

На вынос твой?

Ах нет, клянусь: лишь голос мой

Любил он слышать.

Ну, не бескорыстно же…

И если он печальной заставал меня –

«Голубкою» звал ласково и «уточкой»…

И тут же он просил купить сандалии.

Взглянул раз кто-то на меня, – в повозке я

Спешила на Великие мистерии,[48] –

Так он потом день целый колотил меня!

Вот как ревнив был мальчик ненаглядный мой!

Все съесть хотел, как видно, в одиночку он!

Он говорил, что руки хороши мои…

Когда они ему давали двадцать драхм.

Он говорил, что пахнет кожа сладко так…

Когда вином фасосским угощала ты.

Что взор мой неги полон, обаяния…

Не глуп был парень – видно, разбирался он,

Как обобрать старуху похотливую!

Так праведно ль, мой милый, поступает бог?

А хвастал – помогать всегда обиженным.

Что ж должен делать он? Скажи, и сбудется!

Клянусь – заставить справедливо было бы,

Чтоб мне добром воздал, кто получал добро,

А коль не так – он недостоин благ земных!

Ночь каждую ведь он тебе платил долги?

Пока жива, клялся не покидать меня.

Теперь тебя живою не считает он.

В печали, милый друг, я вся истаяла…

Сгнила, а не истаяла, мне кажется…

И сквозь кольцо меня теперь проденешь ты!

Когда кольцо да с решето окажется!

Да вот сюда тот мальчик приближается,

Которого так долго обвиняю я.

Не на пирушку ли собрался?

Видимо:

Идет, венком увенчанный и с факелом.

Привет!

Что он сказал?

Подруга ветхая,

Клянусь богами, скоро ж поседела ты!

Бесчестием меня бесчестят, бедную!

Как кажется, давно тебя не видел он.

Давно? Негодный! У меня вчера он был!

Иначе с ним, чем с многими, случилося:

Подвыпив, он острее видит, кажется.

Нет, он всегда таким был неотесанным.

О Посейдон морской, о боги старости!

Да сколько на лице морщин у ней!

Ай, ай!

Не подноси ты факела!

Права она:

Коснись ее хотя б одна лишь искорка, –

Спалит совсем, как ветку пересохшую.[49]

Эй, хочешь поиграть со мной?

Да где ж, милок?

Да хоть бы здесь, орехами.

Во что ж играть?

Вот: сколько… у тебя зубов?

Да это я

Сам знаю: три-четыре приблизительно.

Плати! Один лишь клык у ней единственный!

Негоднейший, ты, видно, не в своем уме:

Мне баню задаешь пред посторонними!

Кто вымоет тебя – прекрасно сделает.

Ну нет, – она теперь так разукрашена,

Что, если смоешь эти притирания,

Лишь сеть морщин увидишь на лице ее.

И ты, старик, как видно, не в своем уме!

По-моему, тебя схватить пытается

За титьки он. Иль думает, не вижу я?

Противный, нет! Клянуся Афродитою!

А я, клянусь Гекатой, не сошел с ума!

Но, юноша, ты эту деву юную

Не презирай!

Люблю ее безмерно я!

А вот она винит тебя.

А в чем винит?

Обидчик будто ты и говорил-де ей:

«Что было, то уж больше не воротится».

Я за нее с тобой не ссорюсь!

Что же так?

Твой возраст уважаю я. Другому же

Я никому так сделать не позволил бы:

Бери же деву, счастью с нею радуйся!

Да, знаю, знаю мысль твою: не хочешь ты

С ней больше жить!

Да кто же разрешит ему?..

Зачем иметь мне дело с той, которую

Мужчин тринадцать тысяч перещупали?

Однако раз вино тебе пить нравилось,

Так пить изволь ты и подонки с дрожжами!

Да дрожжи слишком старые, прокисшие!

Исправить можно это все цедилкою.

Войдем, однако, в дом. Желаю богу я

В дар принести венки вот эти самые.

И я ему желаю кой о чем сказать.

Тогда я не войду.

Не трусь, спокоен будь!

Тебя не изнасилует!

Вот правильно!

Ведь я ее достаточно просмаливал!

Иди вперед. Я за тобою следую.

Владыка Зевс! Вот крепко присосалася

Старуха к юноше, как к камню устрица!

Эй, кто такой стучится в дверь? Да что это,

Нет никого? Ну дверь сама, наверное,

Скрипела зря. Вот я ее!

Послушай-ка!

Эй, Карион, постой!

Не ты ль, скажи-ка мне,

Так сильно в эту дверь стучался только что?

Хотел стучать, а ты предупредил, открыв.

Теперь скорей беги – зови хозяина,

Потом зови жену его с детишками,

Потом рабов зови и пса домашнего,

Потом – себя, потом – свинью…

Да ты скажи,

В чем дело тут?

О ты, несчастный! Хочет Зевс

В один мешок связать вас до единого

И всех швырнуть немедля в преисподнюю!

Язык бы вырезать такому вестнику!

За что ж так с нами поступить намерен он?

За что? За то, что самое ужасное

Вы совершили! С той поры как зрячим стал

Бог Плутос – нет ни лавра, нет ни ладана,

Ни пирога, ни жертвы: нам, богам, никто

И ничего не жертвует!

И впредь тому

Так быть, клянусь! Вы плохо опекали нас!

Ну, до других богов мне дела вовсе нет,

Но сам погиб, пропал я…

Судишь правильно!

Бывало, получал от всех торговок я

С утра добра немало: слойку сдобную

И мед, и фиги, как и подобает мне;

Теперь – лежу, задравши ноги с голоду!

И поделом: под штраф не подводи людей,[50]

От них добра имея столько!

Горе мне!

Где ты, пирог, что мне пекли в четвертый день![51]

Ты зря зовешь, мечтаешь о несбыточном!

Где ты, нога свиная! Я едал тебя!

Попрыгай здесь в прохладе на одной ноге!

Горячие кишки, где вы! Едал я вас!

Ну, а теперь в кишках, как видно, колики!

Где ты, стаканчик с влагой ароматною!

Вот это выпей и скорей проваливай!

Неужто не поможешь ты товарищу?

Да в чем нужда? Коль в силах я – готов помочь.

Ты вынеси мне хлеба пропеченного,

Добудь мне мяса жертвенного, свежего,

Что в жертву там приносите.

Не вынесу!

А ведь когда ты из домашней утвари,

Бывало, крал – всегда я покрывал тебя![52]

И сам, грабитель, в доле ты участвовал:

От пирога кусок перепадал тебе.

Кусок, который сам же ты съедал потом!

Делился разве я с тобой побоями,

Когда меня ловили в плутовстве моем?

Уж раз ты Филу взял, не будь злопамятным,[53]

Но, ради всех богов, возьми в сожители!

Богов покинув, хочешь ты остаться здесь?

Хочу; ведь жизнь у вас гораздо лучшая.

Неужто дезертирство – вещь почетная?

Где лучше нам – там наше и отечество.

Да в чем же ты полезен дома будешь нам?

«Привратником» поставьте у дверей меня.

Привратником? Да здесь ведь не придется врать.

«Торгующим»!

И без того богаты мы!

Гермес-барышник в доме нам не надобен.

Ну, «Хитрецом»!

И хитреца не надобно:

Не в хитрости теперь нужда, а в честности!

«Водителем»!

Зачем? Наш бог прозрел теперь,

Прекрасно без вожатого обходится.

Тогда «Судьей на играх»! Как ты думаешь?

Для Плутоса ведь самое пристойное

В игре, в борьбе устроить состязания.

Удобно многие иметь прозвания:

Вот и нашел он хлебное занятие!

Недаром в списки судьи все стараются

Внести себя под несколькими буквами.[54]

Так, значит, я войду?

Войди и вымой сам,

Пройдя к колодцу, внутренности жертвы ты,

Чтоб показать, что ты слугой способен быть.

Кто скажет толком – где найти Хремила мне?

А что случилось?

Что же, кроме скверного?

С тех самых пор как Плутос снова зрячим стал,

От голода я гибну, есть мне нечего.

И это мне – жрец Зевса я спасителя!

Да в чем же здесь причина, ради всех богов?

Жертв приносить никто не хочет!

Что же так?

А то, что все богаты стали! Прежде же,

Хоть бедны были, жертву приносили в храм

Спасенный путешественник иль следствия

Удачно избежавший. Если кто хотел

Счастливое услышать прорицание,

То и меня, жреца, он звал. Никто теперь

Жертв больше не приносит, не приходит в храм…

А вот нагадить – ходят прямо тысячи!

И ты берешь с них, что тебе положено?

Мне кажется, что с Зевсом я спасителем

Прощусь, а сам приду сюда, останусь здесь!

Так не робей: все к лучшему устроится

По воле бога. И спаситель Зевс уж здесь.

Явился сам…

О, вести благодатные!

Но погоди, мы Плутоса немедленно

Там поместим, где пребывал он ранее:

Паллады он оберегал святилище.

Эй, факелы сюда подать зажженные!

Ты их возьми, чтоб перед богом шествовать.

Быть посему!

Сюда ведите Плутоса.

А мне что делать?

Богу посвященные

Возьми горшки и их на голове неси[55]

Торжественно. Ведь в платье ты расцвеченном!

А то, за чем пришла я?

Все устроится,

И вечером придет к тебе твой юноша!

Ну, если так и если ты ручаешься,

Что он придет ко мне, то понесу горшки!

Как не похожи эти вот горшки мои

На все другие! Ведь во всех других горшках

Всегда седая пена сверху плавает,

А здесь – седая пена под горшком плывет!

Так не будем и мы тратить время, друзья, но, немного назад отступивши,

Вслед за богом пойдем, провожая его подобающей случаю песней.