Анакреонт
Стихотворения
Преклоняю я колена,
Артемида, пред тобой,
Русой дочерью Зевеса,
Ланестрельною богиней,
Зверовластницей лесной!
Снизойди на оный берег,
Где крутит волну Лефей,[1]
Взором ласковым обрадуй
Город страждущих мужей:
Ты найдешь достойных граждан
Не свирепых дикарей.
Ты, с кем Эрос властительный,
Афродита багряная,
Черноокие нимфы
Сообща забавляются
На вершинах высоких гор, —
На коленях молю тебя:
Появись и прими мою
Благосклонно молитву.
Будь хорошим советником
Клеобулу! Любовь мою
Не презри, о великий царь,
Дионис многославный!
Клеобула, Клеобула я люблю,
К Клеобулу я как бешеный лечу,
Клеобула я глазами проглочу.
О дитя с взглядом девичьим,
Жду тебя, ты же глух ко мне:
Ты не чуешь, что правишь мной,
Правишь, словно возница!
Глянул Посидеон на двор,[2]
В грозных тучах таится дождь,
И гудит зимней бури вой
Тяжко-громным раскатом.
Не сули мне обилье благ,[3]
Амалфеи волшебный рог,
И ни сто, да еще полста,
Лет царить не хотел бы я
В стоблаженной Тартессе.[4]
Бросил шар свой пурпуровый
Златовласый Эрот в меня
И зовет позабавиться
С девой пестрообутой.
Но, смеяся презрительно
Над седой головой моей,
Лесбиянка прекрасная
На другого глазеет.
…бросился я в ночь со скалы Левкадской
И безвольно ношусь в волнах седых,
Пьяный от жаркой страсти.
Поредели, побелели
Кудри, честь главы моей,
Зубы в деснах ослабели,
И потух огонь очей.
Сладкой жизни мне немного
Провожать осталось дней:
Парка счет ведет им строго,
Тартар тени ждет моей.
Не воскреснем из-под спуда,
Всяк навеки там забыт:
Вход туда для всех открыт
Нет исхода уж оттуда.[5]
Кобылица молодая,
Честь кавказского тавра,
Что ты мчишься, удалая?
И тебе пришла пора;
Не косись пугливым оком,
Ног на воздух не мечи,
В поле гладком и широком
Своенравно не скачи.
Погоди; тебя заставлю
Я смириться подо мной:
В мерный круг твой бег направлю
Укороченной уздой.
Что же сухо в чаше дно?
Наливай мне, мальчик резвый,
Только пьяное вино
Раствори водою трезвой.
Мы не скифы, не люблю,
Други, пьянствовать бесчинно:
Нет, за чашей я пою
Иль беседую невинно.
На пиру за полной чашей
Мне несносен гость бесчинный:
Охмеленный, затевает
Он и спор, и бой кровавый.
Мил мне скромный собеседник,
Кто, дары царицы Книда
С даром муз соединяя,
На пиру беспечно весел.
Дай воды, вина дай, мальчик,
Нам подай венков душистых,
Поскорей беги, — охота
Побороться мне с Эротом.
По три венка на пирующих было:
По два из роз, а один
Венок навкратидский.[6]
Десять месяцев прошло уж, как Мегист наш благодушный,
Увенчав чело лозою, тянет сусло слаще меда.
Пирожком я позавтракал, отломивши кусочек,
Выпил кружку вина, — и вот за пектиду берусь я,
Чтобы нежные песни петь нежной девушке милой.
Люблю, и словно не люблю,
И без ума, и в разуме.
Свежую зелень петрушки в душистый венок заплетая,
Мы посвятим Дионису сегодняшний радостный праздник.
С ланью грудною, извилисторогою, мать потерявшею
В темном лесу, боязливо дрожащая девушка схожа.
Что ты бежишь от меня как на крыльях, натерши духами
Тощие перси, пустые, как дудки пастушьей свирели?..
О Левкастида! Я двадцатиструнною лирой владею:
Ты же владеешь цветущею юностью, дева!
А кто сражаться хочет,
Их воля: пусть воюют!
Бросив щит свой на берегах
Речки прекрасноструйной…
С тирсом Геликониада, а следом за нею и Главка
И Ксантиппа, спеша к Вакхову хору примкнуть,
Сходят с пригорка. Венки из плюща и плоды винограда
С тучным ягненком несут в дар Дионису они.[7]
К Теллию милостив будь и ему, за его приношенье,
Даруй приятную жизнь, Майи божественной сын.
Дан ему в деме прямых и правдивых душой Эвонимов[8]
Век свой прожить, получив жребий благой от судьбы.
Дальше паси свое стадо, пастух, чтобы телку Мирона,
Словно живую, тебе с прочим скотом не угнать.[9]
Мил мне не тот, кто, пируя, за полною чашею речи
Только о тяжбах ведет да о прискорбной войне;
Мил мне, кто, Муз и Киприды благие дары сочетая,
Правилом ставит себе быть веселее в пиру.
Мужествен был Тимокрит, схороненный под этой плитою.
Видно, не храбрых Арей, а малодушных щадит.
Об Агафоне могучем, погибшем в бою за Абдеру,
Весь этот город, скорбя, громко рыдал у костра,
Ибо среди молодежи, сраженной кровавым Ареем
В вихре жестокой борьбы, не было равных ему.
Тебя я больше всех друзей, Аристоклид, жалею;
Ты юность отдал, край родной от рабства охраняя.
С болью думаю о том я,
Что краса и гордость женщин
Все одно лишь повторяет
И клянет свою судьбу:
«Хорошо, о мать, бы было,
Если б ты со скал прибрежных,
Горемычную, столкнула
В волны синие меня!»
Нежный Гиг средь нас носился,
Точно юный бог блаженный,
И, тряся фракийской гривой,
Приводил нас всех в восторг,
Что же с ним теперь случилось?
Устыдись, злодей цирюльник!
Ты состриг такой прекрасный
Нежный цвет его кудрей,
Золотых, как луч заката,
Золотых, как мед пчелиный,
Тех кудрей, что так чудесно
Оттеняли нежный стан.
Но теперь — совсем он лысый,
А венец кудрей роскошный
Брошен мерзкими руками
И валяется в пыли.
Грубо срезан он железом
Беспощадным, я ж страдаю
От тоски. Что будем делать?
Фракия от нас ушла!